Царский венец - Евгения Янковская

Малахитовая гостиная с выточенными из полудрагоценного малахита колоннами, узорчатым паркетом, лепным потолком... По установленному ритуалу, бывшую принцессу Алису, а теперь великую княгиню Александру одевали в этом зале.

Подвенечное платье являло собой шедевр портновского и ювелирного искусства. Одевание невесты длилось около часа. Сначала кружевные чулки, потом накрахмаленные нижние юбки, следом расклешенная юбка из серебряной парчи, отделанная мехом... Глубокое декольте, обнажающее длинную шею и белоснежные точёные плечи, которые прикроет тяжёлый горностаевый палантин. Корсет сжимает талию, тесный жёсткий лиф усыпан сверкающими каплями бриллиантов, вспыхивающими холодным светом при каждом движении...

Парикмахер запаздывал, и невеста прождала его стоя, боясь сесть и помять подвенечный наряд. Её губы дрожали от усталости; от боли в ногах и волнения на глазах закипали слёзы. Но надо было терпеть. Аликс плакала беззвучно, то и дело утирая слёзы, готовые упасть на платье. Наконец её волосы зачёсаны назад, чтобы подчеркнуть изящную линию шеи и плеч; традиционные локоны с обоих висков спускаются на плечи. Тюлевая фата прикреплена к кокошнику — платиновой, с бриллиантами короне. Свадебный романовский венец — бриллианты, пришитые к шапочке из пунцового бархата, — покрывает голову На груди — бриллиантовые украшения, на шее — несколько ниток жемчуга. Этот жемчуг, равно как и корону, подарил невесте покойный император — их стоимость составляла около 300 000 золотых рублей. Алмазное ожерелье в 475 карат легло на плечи; серьги, тоже с алмазами, пришлось прикручивать к ушам проволокой — настолько они были тяжелы.

Аликс дурно: от причёски, короны и серёг заболела голова, дурнота подкатывает к горлу, хочется лечь, вытянуть больные ноги, дать отдых спине... Но вот наконец поверх короны надет венок из флёрдоранжа — символ чистоты и целомудрия. Нежные цветы доставлены из императорской оранжереи Варшавы. Грудь украшает алая лента ордена св. Екатерины. Собравшись с силами, Аликс бросила прощальный взгляд в зеркало. Лёгкая дрожь пробежала по телу девушки: двери в дармштадтское прошлое захлопывались навсегда. Но ни торжества, ни гордости, ни удовлетворённого самолюбия не было в этом взоре. Во взгляде её светилась грусть, дорогие образы умершей матери и отца пронеслись перед ней. Её тихое детство, девичья скромная спаленка, её сёстры и Ники, такой, каким она впервые увидела его, вставали перед её глазами. И она мысленно поклялась себе никогда не забывать тех уроков смирения, простоты и милосердия, которым научила её недолгая жизнь.

Александра подобрала платье и вошла в Арабскую комнату, где её ждали жених и гости. Молодой император был одет в мундир из алого сукна, который он носил во время службы в лейб-гвардии Гусарского полка. На груди — лента Гессенского ордена, на плечах — белый ментик с золотыми шнурами, в руке — треуголка с плюмажем. Мария Фёдоровна в белом придворном платье стояла рядом; невысокого роста, она выглядела моложе своих лет, густые тёмные волосы, убранные бриллиантовой с жемчугом короной, подчёркивали бледность лица, в глазах — с трудом сдерживаемые слёзы. Александра взяла протянутый букет из роз, лилий, орхидей и флёрдоранжа. Всё было готово.

В десять минут первого с бастионов Петропавловской крепости прогрохотали орудийные выстрелы салюта. Двери отворились, и из внутренних покоев вышла свадебная процессия. Первым шёл граф Воронцов-Дашков, министр императорского двора и уделов, в мундире с золотым шитьём. В руках он держал жезл из слоновой кости, увенчанный золотым двуглавым имперским орлом. За ним следовали пажи в алых с золотом ливреях, военные в белых мундирах, расцвеченных орденами, и придворные дамы в белых парадных платьях. За ними шла императорская семья.

«Пойдите и посмотрите, дщери Сионские, на царя Соломона в венце, которым увенчала его мать его в день бракосочетания его, в день, радостный для сердца его...»

На свадьбу императора прибыло множество родственников из царствующих династий. Все они медленно шествовали к дворцовой церкви. Процессию замыкали жених и невеста.

«Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!»

Они шли рука об руку по длинной ковровой дорожке, кроваво-пурпурной линией отмечавшей путь по паркетным и мраморным полам, — вдоль роскошных залов, мимо портретов и полотен знаменитых художников, мимо ваз с розами, орхидеями и ландышами, доставленными со всех концов света в эту северную Пальмиру...

«Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасёт между лилиями. Доколе день дышит прохладою и убегают тени, возвратись, будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор...»

Залы, тянувшиеся на сотни метров, были заполнены штатскими и военными, гостями и придворными — людьми, которые с любопытством оценивали их туалеты, драгоценности, выражения лиц. Гвардейцы, обнажив сабли и палаши, отдавали честь, гости кланялись. Жених и невеста шли сквозь бесконечную анфиладу, и казалось, они идут сквозь собственную жизнь, до самого конца полную и золотой мишуры, и жадного любопытства, которые так никогда и не смогут ни запятнать их одежды, ни осквернить их души. Алый мундир жениха и пурпурная мантия невесты — словно красные плащи мучеников на иконе... Они шли под венец, который примут от Бога в радости и неосквернённо пронесут сквозь анфиладу всей жизни.

Полчаса процессия двигалась мимо трёх тысяч гостей, стоявших в залах, к тяжёлым вратам дворцовой церкви. «До чего же она красива!» — восхищались гости невестой. Её высокая стройная фигура особенно выигрывала от пышного платья. Лицо было строгим и спокойным, веки глаз полуопущены, а выражение смущения делало черты ещё более нежными и привлекательными.

«Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях...»

Кто бы мог подумать, что не пройдёт и нескольких лет, как её смущение в свете обзовут гордостью, классические черты лица в придворных сплетнях превратятся в бездушную маску, а робкую улыбку иностранные послы станут рассматривать как натянутую гримасу.

Врата церкви распахнулись, и жениха с невестой встретили священники, облачённые в ризы. Улыбаясь родным и друзьям, Николай и Александра вошли в храм.

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные. О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен...»

Торжественное пение церковного хора разносилось под золочёным куполом, где в голубом небе парили Херувимы и Серафимы. Новобрачные замерли. Старенький митрополит Петербургский Палладий трижды благословил главы новоневестных и, подав им зажжённые свечи, ввёл внутрь храма.

Начался чин обручения, предшествующий венчанию.

Николай и Александра стояли, не шелохнувшись, сладкий запах ладана плыл по церкви.

«Но единственная — она, голубица моя, чистая моя...»

Митрополит благословил обручаемых перстнями...

«Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень на руку твою: ибо крепка, как смерть любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные; она пламень весьма сильный...»