Слава, любовь и скандалы - Джудит Крэнц

Когда Маги и Мистраль исчезли из жизни квартала, поползли слухи, а когда Мистраль отпустил ее и она вернулась к привычной жизни, это вызвало новый шквал вопросов.

— Разумеется, ты сделала это ради любви? — спросила Пола.

— Пола! Маги была шокирована. — Ты же не думаешь, что я могу попросить его заплатить мне?

— Нет, к сожалению, я так не думаю. Господи, до чего же глупы женщины.

— Но ты просто ничего не понимаешь, — весело пропела Маги. Она была слишком счастлива, чтобы сердиться.

— Напротив. Я все отлично понимаю и категорически не одобряю. Это сумасшедшая страсть, и этого следовало ожидать, только не требуй от меня поздравлений. Мне казалось, что ты стала профессиональной натурщицей.

— Ты старый циник, Пола. Но Жюльен отдал мне самую первую и самую большую картину, мою любимую. Ту, где я лежу на зеленых подушках.

— Замечательно! Месяцы работы, и в результате ты получаешь картину художника, который никогда ничего не продает! О, Маги, я никогда не думала, что ты кончишь как подружка художника. Это совсем тебе не подходит. — Пола так расстроилась, что не скрывала своих чувств. — Но теперь Мистраль закончил тебя рисовать на какое-то время, так что ты можешь вернуться к своему обычному занятию и позировать тем, кто платит. И я полагаю, что ты отдаешь ему заработанное. Верно?

— Это нечестно, — запротестовала Маги. — Жюльен работает как дьявол, и у него нет ни гроша. Разумеется, я плачу за все. И это только естественно. Но это только до тех пор, пока он не начнет продавать свои картины, Пола.

— Скажи-ка мне вот что. Что еще делает для тебя Жюльен Мистраль, кроме того, что использует тебя как натурщицу и позволяет тебе делить с ним постель?

— Ах! — Маги даже задохнулась от неожиданности и возмущения. Она не понимала, как Пола могла так заблуждаться по поводу ее отношений с Мистралем.

— «Ах!» — сказала простушка, — суровым эхом передразнила ее Пола. — А кто готовит еду и убирает мастерскую, кто отдает белье в стирку — или, упаси господи, — сама стирает, кто следит за тем, чтобы в доме было достаточно вина, кто ходит утром за круассанами к завтраку, кто варит кофе и застилает постель, которой немало достается? Неужели месье Мистраль занимается всем этим в обмен на те деньги, что ты зарабатываешь?

— Пола, ну какая же ты смешная! Разумеется, Мистраль ничего такого не делает. Да и у меня самой не очень-то хватает на это времени. Я просто покупаю кое-что в мясной лавке, и мы устраиваем пикник…

— Больше ни слова! — приказала Пола.

Все оказалось даже хуже, чем она предполагала. Даже у плохих художников «я» гигантского ребенка. Младенцы-монстры, каждый центр собственной вселенной, а остальные люди созданы лишь для того, чтобы потакать их прихотям и удовлетворять их потребности. Женщина, живущая с художником, наживает себе беду.

Изредка, когда Пола пребывала в добром расположении духа, она признавалась самой себе, что в этом мире, где, по ее мнению, шедевры были уже созданы, только человек с непомерно развитым «я» мог принимать себя всерьез и работать, надеясь на успех. Сама Пола не дала бы и ломаного гроша за то, что удерживает их в этой жизни, потому что после одного посещения Лувра им наверняка захотелось бы перерезать себе вены. Правда, у Полы хватало мудрости никогда не говорить подобных вещей вслух. И все же, если на ее глазах очередной художник пожирал судьбу своей женщины, Пола теряла к поклонникам кисти и холста всяческое сочувствие. Конечно, ей следовало придерживаться истины и признать, что иногда художник все-таки женился на своей модели, и порой этот брак оказывался долговечным. Например, Моне рисовал сады и клумбы с лилиями, потому что его жена пригрозила уйти из дома, если муж приведет натурщицу. Но это было давно.

Пола нисколько не заблуждалась насчет Мистраля. Она никогда не доверяла красивым мужчинам. Совершенство черт тревожило ее и казалось неприличным. Красота, говорила себе Пола, должна доставаться только женщинам, которым она нужна для борьбы с этим жестоким миром. Даже она, Пола Деланд, не любившая Мистраля, не могла не оглянуться ему вслед, когда он рассекал поток прохожих, словно разбойник с большой дороги, гадая, каково это — очутиться с ним в постели, каково оказаться под этим совершенным телом? Даже она ловила себя на том, что, если бы не ее возраст, уж она бы укротила этого высокомерного зазнайку. Пола знала о десятках его коротких связей с девушками из квартала. Нет, этот мужчина не годился в потенциальные мужья. А вот в любовники… Ну почему Маги не нашла кого-нибудь не столь эгоистичного?

«Богема, черт бы ее побрал», — подумала Пола, и сердце у нее упало. Маги, ее дорогая красавица Маги — чистая душа, — поддалась мечтам и жила теперь в мире фантазий. Печально. Очень печально.

— Ладно, оставим это. — Пола взяла себя в руки. — Вчера вечером я проиграла пятьдесят франков в кости и теперь недоверчиво отношусь к людям, особенно к самой себе. Не обращай внимания.

— Я и не обращаю, — совершенно искренне ответила Маги.

Если бы Пола побольше знала о Жюльене Мистрале, она бы лучше понимала его, но тревожиться меньше за свою обожаемую, обезумевшую Маги она все равно бы не стала.

Художник родился и вырос в Версале. Если бы оба его родителя были с ним, единственным ребенком в семье, то он бы привык к маленьким радостям семейной жизни, но его детство оказалось удивительно серым, лишенным веселья и смеха.

Отец Жюльена строил мосты в колониях по заказам правительства и почти весь год проводил вне дома. А мать, казалось, была только рада такому положению дел. Вероятно, она вообще охотно согласилась бы жить в полном одиночестве, только бы ее не лишали вышивания, составлявшего подлинный интерес ее жизни. Она вышивала сложные узоры на церковных облачениях со страстью, не имевшей ничего общего с религией, хотя вполне вероятно, что в монастыре она чувствовала бы себя счастливее.

Мадам Мистраль, с трудом отрываясь от любимого занятия, заботилась о сыне, пока он был еще совсем маленьким, но как только она смогла отдать его в детский сад, то сразу же предоставила мальчика самому себе, причем сделала это с чистой совестью. Жюльен рос здоровым развитым ребенком. Служанка кормила его, следила за его одеждой, заставляла его мыться и отводила на занятия.

Когда Жюльен вспоминал школьные годы, то осознавал, что не получил никаких полезных знаний. Он жаждал иного и учил сам себя. Как и все дети, он был прирожденным художником, и у него появились собственные символы для обозначения людей, домов, деревьев.

Когда ему исполнилось шесть, прежде чем дети начинают любить реализм в своих рисунках, Жюльен принялся составлять из отдельных элементов целое. Очень скоро он просто не мог надышаться на чистые листы бумаги, которые носил в своем ранце, дорогие его сердцу остро отточенные простые и цветные карандаши, на которые он тратил все карманные деньги. Так как рисование превратилось в смысл его существования, он стал менее разговорчив и почти перестал обращать внимание на уходящее время. Его занимали другие вопросы: форма предметов, соотношение разных форм и соотношение формы элемента и целого. Грамматика, правописание, математика и даже чтение не имели никакого отношения к тем проблемам, которые занимали его мозг.