Бунтарка - Дженнифер Матье

«Уютный уголок» – один из баров Ист Рокпорта, в которые мама ходит в очень редких случаях. Обычно она ходит с другими медсестрами. Говорит, ей нравится, что на музыкальном автомате написано Runaways.

– Ладно, – снова говорю я, потому что не знаю, что еще сказать. Интересно, нравятся ли республиканцу Джону Runaways. Очень сомневаюсь.

– Я просто хотела, чтобы ты знала, что я могу приехать домой поздно, но не слишком, – говорит она. На ее лице снова фальшивая улыбка, а в голосе – слабая надежда.

– Так он ведет тебя на игру?

– Да, он заберет меня. Тебе не нужно выходить из комнаты. Я сама выйду к нему, когда он подъедет.

– Машина с наклейкой «Делоуб» на бампере?

– Да, Вивви, – глубокий вздох.

– Ладно, – говорю. – Ну… хорошо провести время.

Мама задерживается на несколько мгновений, и я знаю, что она раздумывает, нужно ли попытаться поговорить об этом. Но потом просто притягивает меня к себе, обнимает и целует в висок. Она пахнет духами с запахом ванили, и внезапно мне становится так стыдно.

– Мам, – говорю, когда она выходит из моей комнаты.

– Да?

– Хорошо провести время.

Наконец-то ее глаза загораются по-настоящему.

* * *

В действительности игра была неплоха. Клодия забирает меня, потом мы едем за Люси. Она ждет нас на пороге маленького бело-зеленого бунгало и подбегает к машине в джинсах и белой футболке с красными полосами на рукавах и воротнике. На ее руке болтается дюжина красных пластиковых браслетов. Я все еще вижу сердечки и звездочки, кажется, она их даже чуть подкрасила.

– Привет, – говорит Люси. – Спасибо, что приехали за мной.

Она залезает на заднее сиденье и сразу же устраивается посередине, чтобы выглядывать между передними сидениями.

– Я в первый раз куда-то выбираюсь с тех пор, как переехала сюда. – Кажется, она нервничает.

– Ерунда, – говорит Клодия. Рядом с Люси легко находиться. Когда мы встречаемся с Сарой, Кейтлин, Мэг и другими девушками, Люси легко общается с ними. Она легко вживается в роль забавной новенькой, непринужденно комментирующей традиции футбольных матчей Ист Рокпорт Хай.

– Подожди, сколько денег они потратили на большой экран? А разве наши учебники по математике еще не с 1970-х годов?

– А когда Митчелла Уилсона будут вывозить на золотой карете, запряженной белыми лошадьми?

– Если «Пираты» проиграют, мы все выпьем «Кул Эйд»[16], ладно?

Мы с девочками рассказываем Люси все городские сплетни, показываем ей бывших футболистов «Пиратов» на трибуне, которые могли стать большими звездами Национальной футбольной лиги, если бы не получили травму или их не выкинули из колледжа за вождение в нетрезвом виде. Теперь это старики с пивными животами в оранжевых футболках болельщиков Ист Рокпорт Хай. Они следят за каждым движением на поле безразличным взглядом. Когда мы пробираемся через толпу к «Бустер Бут» за попкорном, я сталкиваюсь с бабулей и дедулей. Люси мило улыбается и здоровается, смотрит им в глаза и пожимает руки. Уверена, позже бабуля опишет ее как «та миленькая испанская девочка, которая была так очаровательна».

Я вижу маму на первом ряду за скамейкой команды. Она следит за игрой, но не хлопает и не кричит. Она не видит меня. Я специально не рассматриваю мужчин, сидящих рядом. Не хочу заметить Джона.

«Пираты» выигрывают, так что нам не приходится себя убивать. Хотя с Люси было весело, как только мы с Клодией подвозим ее домой и прощаемся, я рада, что мы остались одни. Я и моя лучшая подруга.

– Хочешь переночевать у меня? – спрашиваю я Клодию. Я не горю желанием возвращаться в пустой дом, где буду представлять маму с республиканцем Джоном в «Уютном уголке».

– Конечно, почему бы и нет, – отвечает Клодия. Она не взяла ничего из вещей, но это неважно, потому что мы ночуем друг у друга так часто, что у нас всегда есть запасная зубная щетка и пижама.

Мы переодеваемся и заваливаемся в кровать поедать брецели[17], обмакивая их в арахисовое масло и обсуждая, насколько Джон не подходит моей маме. Наклейки на потолке немного сияют, пока комната не погружается в темноту.

– Мне нравится Люси, – говорю я, уставившись на гаснущие звезды.

– Ага, – соглашается Клодия, зевая. – Она классная.

– Мне кажется, матч стал для нее культурным шоком.

Клодия перекатывается ко мне ближе.

– Да, ей не промывали мозги с рождения. – Мы обе смеемся.

В темноте я не вижу, не стерлись ли еще рисунки на моих руках. Кажется, прошло так много времени с тех пор, как я пыталась смыть их в школьном туалете.

– Знаешь, – говорю я, – мне кажется, круто, что она называет себя феминисткой.

Клодия отвечает не сразу. Секунду я думаю, что она уже заснула.

– Да, – говорит она, и я чувствую, что она пытается аккуратно подбирать слова.

– Ты так не считаешь?

– Я думаю, не стоит вешать ярлыки, – говорит Клодия. – Слово «феминистка» пугает и кажется странным многим людям. Они думают, что ты ненавидишь мужчин. Я бы просто сказала, что я за равенство.

– Но разве феминизм не про это? – говорю я. – Равенство? Это же не значит, что нельзя встречаться с парнями.

Терпеть не могу спорить. Особенно с Клодией. Вот почему у нас не было ни одной ссоры за все годы нашей дружбы.

– Нет, нет, я понимаю, – говорит Клодия, и я чувствую, что она хочет поскорее закончить этот разговор. – Ты можешь называть это гуманизмом, равенством или человеколюбием. – Она снова зевает. – Я просто считаю, что к парням и девушкам должны относиться одинаково.

– Я тоже, – говорю я.

– Ну вот и славно, – говорит Клодия.

– Ага, – отвечаю я, хотя не совсем уверена, что это так.

Мы желаем друг другу спокойной ночи, и я слышу спокойное дыхание моей лучшей подруги. У меня же сна нет ни в одном глазу, хоть я и думала, что устала. Я прокручиваю сегодняшний день и думаю о сердечках и звездах на руках Люси. Киры. Сета.

Слушая дыхание Клодии, я понимаю, что чего-то жду. Только чего? Может быть, звон ключей мамы, открывающей входную дверь. Или, может, когда начнется что-то действительно важное.

Начинается октябрь, и Люси Эрнандез садится обедать вместе со мной, Клодией и другими девочками. Иногда она приходит в столовую первая. Тогда она похлопывает по незанятому стулу рядом с собой и говорит: