Темные Сестры. Опасный выход - Лана Рисова

Скулы чуть расширены, подбородок не острый, а скорее какой-то упрямый, совершенно гладкий. Надо же! И эта басня оказалась правдой, как и остальные про растительность на теле у эльфов. Смоляные дуги бровей были очень выразительны, как и потрясающей длины, загибавшиеся к ним пушистые ресницы. Мне бы такие — никакая тушь не нужна! Глаза были изумительного фиалкового цвета, но это зрелище я предпочла бы забыть, ведь смотрела в них через порванные веки. Увидеть бы их в обрамлении ресниц!

Я заулыбалась, гордясь собой, как какой-нибудь пластический хирург удачной операцией. Жаль только, упрямый шрам, пересекающий левую бровь, не хотел регенерировать. Он, скорее всего, был старым, полученным еще до обвала, и раньше сильно портил лицо воина, но я с упрямством за него взялась. Пыхтела несколько часов, но он не поддавался. Тогда пришлось прибегнуть к старому приему — рисованию. Тщательно выполненный мной рисунок был нещадно подвержен дальнейшей рихтовке ластиком. Ожидаемого чуда не произошло — шрам категорически отказывался исчезать, но стало значительно лучше — он пропал со скулы и века, восстановилась форма брови, и полностью появился глаз, до этого явно открывавшийся только на две трети. От страшного рубца осталась лишь легкая белесая безволосая полоска.

Теперь я как в зеркало смотрела — такой же белый росчерк красовался у меня над правым глазом. За автопортрет сесть было как-то недосуг, а зеркала было всего два: одно, в пудренице, валялось в рюкзаке — его я редко доставала, а вторым служил блестящий подкрылок земляной коровы — мирного тучного снорга, обитающего в больших пещерах. Он был натянут на стене в холле вскоре после того, как я основательно взялась за обустройство жилых пещер. Учителю не особенно нужен был комфорт, но он не возражал, лишь бы я была при деле. В это большущее, в полный рост зеркало я смотрелась, только когда покидала пещеры — откуда-то появилось такое суеверие, чтобы обязательно вернуться невредимыми.

— Ты нужен мне, воин, — проговорила я, наклоняясь к остроконечному уху с нечеловеческой формой раковины, — прошу, вернись! Твое время не пришло!

Я взяла его за руку и продолжила свое взывание на всех языках, которые только знала: русском, английском, льйина квелли, доргаадише, и, конечно, темном наречии. Иногда, правда, увлекалась и переходила на универсальный матерный. Мастер его не преподавал, но частенько на нем думал, так что здесь я скорее самоучка.

Так я проводила вечера уже в течение полутора недель, а мой пациент и не думал возвращаться на этот свет, видимо, ему была по душе монохромность. Как частенько бывало, сон сморил меня прямо в кресле, и я, уютно свернувшись калачиком, крепко уснула.

Кирсаш

Что за настойчивый голос?! Совершенно невозможно сосредоточиться!

Туман, клубившийся у ног, согласно завихрился. Я давно потерял счет времени, казалось, что прошла вечность с момента, как я оказался здесь. Вокруг простиралась серая каменистая пустошь. Однообразный пейзаж тянулся до горизонта по трем сторонам света, такого же однородно светлого, но не солнечного, и лишь впереди стояла стена дымчато-серого тумана, настолько плотного, что заглянуть туда не представлялось возможным.

На самом деле я догадывался, что это за место, потому что бывал здесь не раз, но никогда туман не подбирался так близко. Было известно, что нельзя приближаться к этому густому облаку из душ, но меня охватила странная апатия, не позволяющая двинуться от подползающих все ближе белесых языков. Видно, дела мои были совсем плохи, а опытный целитель-проводник все не появлялся. Самому мне, похоже, из такой глуши не выбраться.

Нужно хотя бы попытаться пошевелить рукой, пальцем, фалангой, наконец. Ффф!! Без толку! А что, если наоборот… ГОЛОС! А если сосредоточиться на голосе? Приятном женском голосе с мягким тембром, говорившем на разных языках, то незнакомых мне, то вполне узнаваемых, а порой выдающем такие перлы, что, если бы я мог, почувствовал бы, как наливаются жаром уши. Я отрешился от всего, оставив только этот ГОЛОС! Слух, единственное доступное мне чувство, не подвел, и путаные фразы на разных языках звучали теперь отовсюду.

И тут я впервые что-то почувствовал. Мое тело оторвалось от земли и понеслось прочь от тумана с бешеной скоростью: мир вокруг слился в серую ленту, голос пропал, но возникли другие, плачущие, зовущие вернуться обратно к туману, присоединиться к ним. Чуть позже пропали и они, ленты завертелись вокруг меня спиралями, свет померк, чтобы вернуться вновь.

Я открыл глаза. Каменный потолок был освещен мягким голубоватым светом раннего утра. Шакры готовились к встрече своего подземного дня. Тела я почти не ощущал, но, сконцентрировавшись, все-таки что-то почувствовал. Я лежал на чем-то ровном, в меру жестком. Ни жара, ни холода не испытывал. Через несколько минут удалось собрать пальцы в кулак, что вымотало страшно, но я не сдавался до тех пор, пока у меня не получилось. Так, вроде не связан, значит, не пленник — никто в здравом уме не оставит хассура без кандалов, если хочет удержать его в плену. Пока, кроме потолка, ничего увидеть не удавалось. Я скосил глаза на ближайшую стену с нишами, уставленными шакрами и какими-то горшками. Шара-ла! Это какая-то кладовая, а не тюрьма.

Я мысленно оцепенел. Откуда взяться такому прекрасному обзору слева? После некоторых манипуляций с морганием, вращением глаз и прочим понял, что глаз открывается полностью. Это было удивительное и совершенно забытое ощущение — нормально смотреть двумя глазами. Надо поскорее выяснить: где я и что со мной было?!

Задумавшись, выудил из памяти последние воспоминания и скривился, положительные эмоции были снесены волнами ярости, усталости и боли. Боли просто одуряющей. А последняя мысль, пришедшая в голову в грохоте рушившихся сводов, — о прекрасном погребении, обеспеченном мне оставшимся плетуном второго тридецима Дитрактового Дома. Неплохо продуманный план, баснословные траты, прекрасно осуществленное убийство и роковая случайность. А что же еще может быть причиной того, что я еще жив… или уже жив. Мои враги продумали все, но не внесли поправку на форс-мажор, за что и поплатятся.

Я хищно улыбнулся, в игре, начатой дитрактами, ставки взлетели до макушек гор. Значит, по их данным, я мертв, прекрасно! Поиграем! Не мешало бы только выяснить, почему я не оправдал их ожиданий. Последние воспоминания потянули за собой предшествующие события: безумную гонку по тоннелям, короткие яростные схватки с хассурами, один убитый плетун. Есть чем гордиться! Но два тридецима — это слишком даже для меня! Один в полном составе воссоединился со своим плетуном в Серых пределах, а неполный второй все-таки достал меня, уставшего после четырех дней погони без сна и отдыха.

И все же высока была вероятность моей победы, если бы не их замыкающий и если бы я не устал. Грудь помнила холод лезвий трех гитачи, проникающих сквозь прорехи в хирше, а разум продолжал холодно отмечать наличие яда на лезвиях, ввиду мгновенного онемения краев ран. И, судя по противникам, это был фатташи. Дальше сквозь круги боли — воздетые руки плетуна, грохот камней и забытье, пришедшее следом.

Дав отдохнуть телу во время воспоминаний о своей знаменательной кончине, я снова продолжил попытки обрести подвижность — получалось из рук вон плохо. Тело было каким-то чужим, непослушным. Но после некоторых усилий мне удалось повернуть голову набок. Когда успокоились хороводы темных кругов под веками и мир перестал ускользать, я открыл глаза.