Мельник из Анжибо - Жорж Санд

— Хорошо сказано! — произнес мельник, и в его взгляде сверкнул живой ум. — Я как раз от души рад, что мне представился случай оказать вам услугу, даю вам слово!

— В таком случае вы не откажетесь быть моим гостем, когда вам доведется попадать в Бланшемон?

— Ах, вот это уж извините! В гости к вам я не пойду. Зайду, как обычно, к вашим арендаторам, принесу им муку; а вам от души пожелаю доброго здоровья — но и все тут.

— Ай-ай-ай, господин Луи, значит позавтракать у меня вы не хотите?

— Да не то чтобы не хочу… Я часто закусываю у ваших арендаторов, но, коли вы будете там, все уже будет по-другому. Вы особа знатная, и тем все сказано.

— Объяснитесь, я не понимаю вас.

— Ну, рассудите, разве вы не сохранили обычаи прежних сеньоров? Вы ведь, наверно, отправили бы мельника Завтракать на кухню, в общество ваших слуг, а сами бы там и не появились! Меня бы это ничуть не унизило, — ведь сегодня у себя дома я сидел за одним столом с вашими слугами, — но мне показалось бы странным, что в своем доме я могу посадить вас рядом с собой, а в вашем доме не могу позволить себе сесть в уголке у очага, да чтобы ваш стул стоял рядом с моим. Я, видите ли, человек не без своей гордости. Вас я осуждать не стал бы — у всякого свои воззрения и обычаи; но мне-то не к чему подчиняться чужим порядкам, коли меня к этому никто не принуждает.

Рассудительность и смелая откровенность мельника произвели на Марсель глубокое впечатление. Она поняла, что он дал ей превосходный урок, и порадовалась тому, что ее планы в отношении устройства своей жизни в будущем позволяют ей выслушать этот урок не краснея.

— Господин Луи, — сказала она, — вы ошибаетесь на мой счет. Не моя вина, что я принадлежу к аристократии; но, по счастью или в силу стечения обстоятельств, я не желаю больше следовать ее обычаям. Если вы придете ко мне, я не забуду, что вы принимали меня как равную и просто, по-дружески позаботились обо мне; я докажу вам, что умею быть благодарной, и охотно сама поставлю приборы для вас и вашей матушки на своем столе, так же как вы это сделали сегодня для меня.

— Правда? Именно так вы и поступили бы? — спросил мельник, смотря на Марсель взглядом, в котором можно было одновременно прочесть удивление, легкое недоверие и дружескую симпатию. — В таком случае я приду… Да нет, не приду все-таки… Потому как вижу, что вы уж очень добропорядочны по своей натуре.

— Опять не понимаю, что вы имеете в виду.

— Ах, черт возьми! Коли вы не понимаете… Мне будет трудновато растолковать вам яснее.

— Да что ты, Луи, спятил, что ли? — сказала старуха, которая все это время с серьезным видом вязала, прислушиваясь к разговору. — Где только ты набрался всех этих мыслей, что ты сейчас вываливаешь перед нашей милой госпожой? Вы уж извините, сударыня, моего сынка: он парень шалый, всем без разбору говорит прямо в лицо, что ему в голову придет. Но не надо на него сердиться за это. Душа-то у него добрая, и вот я сейчас по нему вижу, что он готов за вас в огонь пойти.

— В огонь, может, и нет, а в воду — пожалуйста, это моя стихия! — со смехом отозвался мельник. — Вы же видите, матушка: наша гостья — женщина с головой, ей можно сказать все, что думаешь. Я и господину Бриколену, ее арендатору, выкладываю все, что у меня на уме, а ведь его следует здесь бояться куда больше, чем ее.

— Скажите же, мэтр Луи, что вы имели в виду: я горю желанием просветиться. Почему то, что я по своей натуре добропорядочна, мешает вам прийти ко мне?

— Потому, что нашему брату не пристало быть с вами на короткой ноге, а вам не пристало обращаться с нами как с равными. Это навлекло бы на вас неприятности. Люди вашего круга осудили бы вас, сказали бы, что вы забываете свое положение в обществе, а я знаю, что в их глазах это считается очень дурным делом. И затем, если вы будете добры к нам, вам придется быть доброй и со всеми прочими, иначе появятся завистники и мы наживем себе врагов.

У каждого в жизни должна быть своя дорога. Говорят, мир сильно изменился за последние пятьдесят лет; а я так скажу, что ничего не изменилось, кроме наших мнений. Мы не хотим больше подчиняться никому, и вот вам к примеру: я на многое смотрю по-иному, чем моя матушка, женщина честная, которую я — заметьте — притом очень люблю. Но мнения богатых и знатных такие же, какими были всегда. Ежели вы отречетесь от этих мнений, ежели в вас совсем не будет презрения к беднякам и вы станете выказывать им такое же внимание, как людям вашего круга, — тем хуже будет для вас. Мне часто доводилось видеть господина де Бланшемона, вашего покойного мужа, — некоторые еще называли его сеньором бланшемонским. Он приезжал сюда каждый год дня на два — на три. К нам он обращался только на ты — и добро бы по дружбе, так ведь нет же, из чистого презрения; с ним надо было разговаривать стоя и непременно сняв шляпу. Мне это было не слишком по вкусу. Однажды он меня встретил на дороге и велел придержать под уздцы его коня. Я сделал вид, что не слышу. Он обозвал меня болваном, но я только искоса взглянул на него. Не будь он таким хилым да тщедушным, я бы с ним поговорил как следует. Но это было бы низко с моей стороны, и я пошел дальше своей дорогой, распевая песню. Был бы этот человек жив сейчас да услыхал бы он, как вы со мной говорите, вряд ли бы это ему понравилось. Да что там! Не далее как сегодня по физиономиям наших слуг было ясно видно, что, на их взгляд, вы обращаетесь с нами и даже с ними самими слишком запанибрата. Так вот, сударыня, уж лучше вы как-нибудь прогуляйтесь к нам на мельницу, а для нас, хоть мы вас и полюбили, не дело рассиживаться за столами у вас в замке.

— За одно это слово «полюбили» я вам прощаю все остальное, но непременно постараюсь вас переубедить, — сказала Марсель, протягивая руку мельнику; выражение благородной чистоты на ее лице невольно вызывало уважение, а вся ее повадка внушала к ней самое теплое чувство. Мельник покраснел, забрав в свою огромную ручищу ее нежную ручку, и в первый раз оробел перед Марселью, как дерзкий, но добрый ребенок, чья заносчивость вдруг сникла под наплывом искреннего волнения.

— Я поеду верхом на Софи и провожу вас до Бланшемона, — сказал он после нескольких секунд неловкого молчания, — а то ваш горе-возница может снова завезти вас куда-нибудь не туда, хотя отсюда до места уже недалеко.

— Согласна, — сказала Марсель. — Вы все еще будете считать, что я гордячка?

— Я считаю… я считаю… — воскликнул Большой Луи, поспешно устремляясь к дверям, — что если бы все богатые женщины были такими, как вы…

На этом фраза была оборвана, но мельникова мать взялась докончить ее:

— Он думает, — сказала она, — что будь его любимая такой же негордой, как вы, — не знать бы ему столько горя.

— А не могу ли я быть ему полезной? — спросила Марсель, не без удовольствия подумав о том, что она богата и бескорыстно щедра.

— Разве что ежели замолвите за него словечко перед барышней — вы ведь с ней скоро познакомитесь. Да нет, ничего не выйдет, больно уж она богата.

— Мы еще поговорим об этом, — сказала Марсель, увидев своих слуг, пришедших за ее вещами, — я нарочно приеду снова, скоро приеду, — может быть, даже завтра.