Деление на ночь - Евгений Кремчуков

На следующий день перед своими лекциями явился в деканат филологического. Там, к великому разочарованию, ничем не порадовали. Дату рождения и домашний адрес Андреева он и так знал, ведомости с экзаменационными оценками просмотрел бегло – ничего интригующего («отлично» – редко, «хорошо» – местами, «удовлетворительно» – преимущественно). И больше ничего…

Вышел из деканата, побрёл к лестнице.

Вдруг вспомнил, что Воловских упомянул какого-то приятеля Алексея. Да, что-то там звучало… Случилось что-то… Но что? И как его звали? Ни имени, ни фамилии Белкин не запомнил. Как же обидно. Он даже остановился у входа в пустую аудиторию, копаясь в памяти, не желая звонить престарелому заказчику с этим вопросом.

– …Представляешь, близнецов! Двух девчонок!

– Да-а, живот-то у неё будь здоров был…

Барух ха-Шем, спасибо за подсказку, мгновенно данную через скользящих мимо студенток. Конечно же, Близнецов. А имя? Мнемоника, где же ты? Молчит. Надо записать хотя бы фамилию, а то, не ровен час, опять забудется.

Белкин зашёл в аудиторию, бросил сумку-планшет на стол, вытащил ручку и ежедневник. «Близнецов – проверить», – хотел начертать Белкин, но не успел: кто-то как будто открыл невидимый кран, и в белкинскую голову хлынул невероятной силы поток мыслей, предположений, версий. Он, однако же, принялся записывать – всё подряд, что только успевал выудить из этого адского мальстрёма.

– Борис Павлович, верно? – раздался голос с кафедры.

Белкин вздрогнул: он совсем не заметил, что в аудитории кто-то, тем не менее, находился. Полноватый мужчина в чёрном костюме. Лицо спокойное, чистое, глаза ясные.

– Да, это я. Но мы незнакомы.

– Я Александр.

– Близнецов?! – полуспросил-полувскрикнул Белкин. Вот и имя!

– Нет.

Белкин погас.

– Кто же вы?

– Меня зовут Александр Самуилович. Спасибо, Борис Павлович, что зашли.

Белкин, следуя давней привычке в любой непонятной или обескураживающей ситуации молчать, не реагировать даже междометьями или вводными словами, лишь кивнул. И промолчал. Но и Александр Самуилович молчал. Потом, чуть успокоившись и сообразив, что к чему, Белкин всё же произнёс:

– Да, мне в нашем деканате говорили.

– Вот и спасибо.

Незнакомец сидел спокойно, не ёрзая, глядя на Белкина чуть иронично, но не враждебно. Круглое лицо его было гладко выбритым, румяным, чуть лоснящимся. Неброский костюм сидел на полноватом Самуиловиче идеально – наверняка сшит по заказу. Стильный преподаватель. В России таких раз и обчёлся. Белкин, полагавший себя человеком, который умеет одеваться, выглядел рядом с ним неряшливо и неказисто, вопреки довольно высокому росту.

– Но зачем я должен зайти?

– Вы не должны. Просто я попросил.

– И всё же?

Белкин, чего греха таить, успел понадеяться, что чёрный Александр Самуилович как-то поможет ему в розысках Алексея. Но сам форсировать события не собирался.

– Я слышал, что вы большой специалист в исагогике?

– Большой или небольшой – кто же скажет. Но разбираюсь, скажем так.

– А расскажите мне, что такое исагогика.

Белкин призадумался на секунду.

– Пользуясь определением отца Александра Меня, исагогика – введение в Священное Писание. Но это в широком понимании. А в частном – исагогика рассматривает все возможные вопросы, касающиеся каждой священной книги. Но, Александр Самуилович, – спохватился Белкин, – я не хочу читать лекцию незнакомому человеку, простите. Тем более что мне скоро надо будет на занятия бежать…

– Справедливо, – как будто согласился чёрный человек, но тут же продолжил как ни в чём не бывало. – Но ведь введение в Священное Писание – вопрос совершенно необъятный. Наверняка вы на чём-то специализируетесь.

– Конечно! Я больше занимаюсь Ветхим Заветом, и даже ещё ýже – Пятикнижием.

– А можно ещё спрошу? Наверняка ведь вас в юности что-то такое уже интересовало. Расскажите, что!

Белкин не особо хотел, но всё равно отвечал на вопросы чёрного собеседника. Власти тот над Белкиным не имел никакой, но Борис находился под влиянием своего внутреннего голоса, который молчал, молчал, а его молчание – признак, что не надо действовать резко, надо понемногу, постепенно…

– Ну-у… Лет в восемь мне подкинули какой-то детский вариант Библии, я его прочитал и сообразил спросить, а существует ли нечто посерьёзнее. После чего взялся за оригинал, однако осилил только первую главу Бытия. Зато мне было дико интересно – сами понимаете, Дух Божий носился над водою, да будет свет, и на седьмой день отдохнул, вот это всё. Но дальше разобраться я не смог. Да и не особо пытался. В отрочестве Бытие прочёл полностью. Даже записывал какие-то мысли в связи с узнанным в тетрадку за две копейки, помните такие? А в конце школы одолел полностью Пятикнижие.

– Нелогичный выбор, – заметил Александр Самуилович. – Детям и подросткам проще про Христа, про Младенца, «вот это всё», как вы говорите.

– Согласен. Но я прочёл и четыре Евангелия – идеей не проникся. А вот от пятикнижных безумных списков, перечислений, правил, скитаний и казней я пребывал в глубочайшем восторге.

– Странно! Очень странно! – пожевал пухлыми губами белкинский чёрный собеседник с видом следователя, слушающего показания свидетеля, которому суждено в ближайшие минуты стать подозреваемым. – А потом?

– Потом я прочёл всё остальное, втянулся, стал изучать историю, языки, немного в Лешон ха-Кодеш попробовал погрузиться, хотя без особого успеха, прямо скажем.

– Куда погрузиться?

– Ну да, простите, в древнееврейский библейский иврит.

– Ох, ничего себе. И как?

– Ну, я же сказал: без особого успеха. Проблема заключалась в том, что древнееврейский изучить можно, если посвятить этому вообще всю жизнь, все свободные мысли, да и несвободные тоже. Служенье муз не терпит, знаете ли. А меня интересовало другое.

– Что же?

– Я хотел прочесть и понять как можно больше, прочесть, понять, осознать и обдумать.

– Отрефлексировать?

– Да, сейчас так говорят.

– Но зачем? С какой целью?

– Чтобы понять, в чём смысл всего, зачем и так далее. Банально до ужаса, когда я вот так всё формулирую. В свои семь-восемь лет, когда я ещё даже Бытие не прочитал, а сидел над детской версией, мне вдруг показалось, что самое начало, вот то самое бытие, генезис, находится на расстоянии руки. Заглянешь за угол – а там Моисей. И не какой-нибудь ухо-горло-нос Моисей Амрамович с пятого этажа, а наш, тот самый.

– Или тот самый Моисей и окажется ухо-горло-носом Моисеем Амрамовичем с пятого этажа? – внезапно спросил чёрный Александр.