Блондинка в озере. Сестричка. Долгое прощание. Обратный ход - Реймонд Чандлер

— Возможно. Записка, которую она оставила, дает основание и для подобных предположений. Но прочесть ее можно и в другом смысле. Тело плавало под настилом затопленного причала. Билл углядел в воде руку, когда мы стояли на пирсе, и труп достал сам. Его уже арестовали. Вообще-то бедняга здорово переживает.

— Господи! — повторил Кингсли. — Еще бы не переживать. А не похоже, что он… — Тут линия заглохла, и в разговор вклинилась телефонистка, потребовавшая опустить еще двадцать пять центов. Я опустил сразу две монеты, и телефон включился.

— Вы не докончили? Похоже на что? — переспросил я. Внезапно голос Кингсли прорезался совсем четко:

— На то, что он сам ее и убил.

— Очень даже. Джиму Паттону, начальнику местной полиции, не нравится, что на записке нет даты. Мьюриел из-за измены уже один раз от него уходила. Паттон подозревает, что Билл просто сохранил старую записку. Как бы там ни было, его увезли на допрос в Сан-Бернардино, а труп отправили на вскрытие.

— А вы лично что думаете? — медленно спросил он.

— Ее нашел сам Билл. Но он ведь мог и не водить меня на пирс. Тело бы тогда и осталось в воде еще бог знает на сколько времени, а то и навсегда. Записка же выглядит старой, потому что Билл таскал ее в бумажнике, часто вынимал и перечитывал. Что касается даты, то Мьюриел могла ее не поставить как на предыдущей записке, так и на этой. На подобных записках довольно часто нет дат. Их авторы, как правило, спешат — им не до мелочей.

— Труп, наверное, не узнать. Что они смогут по нему определить?

— Не представляю, какое у них оборудование. Могут, к примеру, выяснить, действительно ли она утонула, — не все следы насилия исчезают в воде. Скажем, определят, что она погибла от пули или ножа. А если сломана подъязычная кость, то ее, скорей всего, задушили. Главная проблема сейчас — как объяснить причину моего приезда. Ведь скоро мне давать показания на предварительном следствии.

— Паршиво, — рыкнул Кингсли. — Совсем паршиво. А что вы собираетесь делать дальше?

— По дороге домой заеду в гостиницу «Прескот», посмотрю, нет ли чего интересного там. Ваша жена и Мьюриел Чесс ладили?

— Вроде бы. Кристл легко сходится с людьми. Сам я с Мьюриел практически не был знаком.

— А имя Милдред Хэвиленд вам ничего не говорит?

— Как-как?

Я повторил имя.

— Нет, — сказал он. — А что, должно говорить?

— Вы все время отвечаете вопросом на вопрос. Нет, не должно. Тем более что вы практически не знали Мьюриел Чесс. Я позвоню утром.

— Обязательно позвоните, — сказал он и, несколько помявшись, добавил: — Извините, что втянул вас в передрягу. — И снова помявшись, наконец попрощался и повесил трубку.

Телефон тут же звякнул, и телефонистка с междугородной грубовато объявила, что я сунул в телефон на пять центов больше. Я ей сказал, что с удовольствием сунул бы в него кое-что еще. Мой тон ей явно не понравился.

Я вышел из кабины и набрал в легкие свежего воздуха. У загородки тропинку мне опять преградила ручная олениха с кожаным ошейником. Я хотел ее оттолкнуть, но она уперлась. Тогда я перешагнул через загородку, вернулся к «крайслеру» и поехал в поселок.

В штаб-квартире Паттона горела висячая лампа, но ни души не было. За стеклом двери все еще висела записка: «Вернусь через двадцать минут…». Я проехал мимо лодочной пристани к кромке уже пустынного пляжа. Несколько моторок и катеров так же дурашливо носились по шелковой глади. На той стороне озера в крошечных домиках у пологих склонов замерцали огоньки, а низко над цепью вершин засветила с северо-востока яркая звезда. На острой верхушке стофутовой сосны я заметил зарянку, которая дожидалась ночи, чтобы пропеть свою прощальную песню.

Через некоторое время, когда стало совсем темно, она исполнила желанную арию и скрылась в бездонной глубине неба. Выбросив окурок в неподвижную воду, я забрался в машину поехал в сторону Оленьего озерца.

На воротах во владения Кингсли висел замок. Я загнал «крайслер» между двух сосен, перелез через забор и крадучись шел краем дороги, пока передо мной не заблестело озерцо. Огонь в доме Чесса не горел. На той стороне смутно чернели на фоне светлых гранитных скал три коттеджа. Переливаясь через плотину, вода серебристо поблескивала и почти бесшумно падала по сливу к ручью. Я прислушался — вроде бы все было спокойно.

Входная дверь в дом оказалась запертой. Я прокрался к черному ходу и тоже обнаружил там увесистый замок. Пришлось идти вдоль стен, ощупывая сетки на окнах. Глухо! Правда, одно окошко, расположенное чуть повыше других, маленькое, двустворчатое, в середине северной стены, осталось без сетки. Я замер и снова прислушался. Ветра не было, и деревья стояли тихо, как их собственные тени.

Я просунул между створок лезвие ножа. Черта с два — шпингалет даже не шевельнулся. Прислонившись к стене, я немного поразмышлял, потом поднял здоровенный камень и врезал по створкам. Шпингалет с треском выскочил из сухого дерева, и окно в темноте резко распахнулось. Я подтянулся к подоконнику, перекинул через него затекшую ногу и, наконец, залез в комнату. Покряхтывая от усилий в разреженном горном воздухе, я повернулся и снова прислушался.

Яркий луч фонаря ударил меня по глазам.

Очень спокойный голос произнес:

— Замри на месте, сынок, отдохни. Ты явно притомился.

Луч пригвоздил меня к стене, как муху. Щелкнул выключатель, и засветилась настольная лампа. В старом коричневом кресле с подушками сидел у стола Джим Паттон. На его толстое колено свисало со столешницы коричневое кашне с бахромой. Одет он был, как прежде, не считая кожаной куртки, приобретенной, видимо, лет пятьдесят назад, во времена президента Кливленда. В руках он держал фонарь. Глаза были пустые. Челюсти мерно двигались.

— Что у тебя на уме, сынок? Ну вломился. А зачем?

Я подвинул к себе стул, оседлал его и, положив руки на спинку, огляделся.

— Хотел проверить одну идею, — сказал я. — Она мне представлялась интересной, но теперь ее, пожалуй, придется забыть.

Дом был просторнее, чем казался снаружи. Мы с Паттоном сидели в гостиной, скудно обставленной скромной мебелью. На полу из некрашеных досок лежал лоскутный коврик, у дальней стены стоял круглый стол с двумя креслами, и через открытую дверь виднелся угол большой черной печки.

Паттон кивнул, спокойно рассматривая меня:

— Я услышал машину. А куда ей еще ехать, как не сюда? Но ходишь ты тихо. Я почти ничего не уловил. Ты меня заинтересовал, сынок.

Я молчал.

— Ничего, что я называю тебя «сынком»? — спросил он. — Может, малость бесцеремонно, но такая уж у меня привычка. Никак не могу отвыкнуть. Все, у кого нет седой бороды и подагры, для меня «сынки».

Я сказал, что пусть называет как угодно. Мне это все равно.