Чайная церемония в Японии - Какудзо Окакура

Стоит помнить тем не менее, что искусство ценится до той меры, в какой оно общается с нами. Язык может представляться универсальным, если мы сами проявляем универсальность в своих симпатиях. Ограниченность нашей натуры, сила традиций и условностей, а также наши врожденные инстинкты сужают наши способности к художественному наслаждению. Наше собственное своеобразие служит в известном смысле препятствием для нашего понимания вещей; а наша художественная личность ищет своих собственных взаимосвязей с творениями авторов прошлого. Совершенно справедливо говорят, что по мере воспитания наши способности к достойной оценке высокого искусства расширяются, и у нас появляется возможность наслаждаться многими до того неведомыми проявлениями красоты. Тем не менее в конце-то концов мы видим только наше собственное отражение во Вселенной, так как наши частные предпочтения диктуют образ наших восприятий. Мастера чайной церемонии собрали всего лишь предметы, подпадающие строго в пределы их собственного восприятия.

В этой связи на память приходит рассказ о Кобори Энсю. Энсю получил признание со стороны своих последователей за свой достойный самого искреннего восхищения вкус, продемонстрированный при подборе собственной коллекции. Их оценка выражена такими словами: «Каждый предмет вызывает неподдельное восхищение. Видно, что у вас вкус тоньше, чем у Рикю, потому что его коллекцию мог бы оценить по достоинству только лишь один посетитель из тысячи». Услышав такое, Энсю печально ответил: «Вы тем самым просто указали на степень моей заурядности. Великий Рикю осмелился публично проявить свою симпатию лишь к тем предметам, которые понравились ему лично, а вот я бессознательно угождаю толпе с ее вкусами. Поистине таких эстетов, как Рикю, у нас один на тысячу мастеров чайной церемонии».

Очень жаль, что в наши дни все показное восхищение искусством идет совсем не от души. В условиях внедрения западной демократии люди шумят по поводу того, что толпой считается лучшим, без оглядки на свои чувства. Они хотят изделий дорогих, а не изысканных, модных, а не на самом деле красивых. Народным массам листание иллюстрированных периодических изданий, представляющих собой продукт их собственного индустриализма, доставляет больше легко перевариваемой пищи для художественного развлечения, чем произведения итальянских мастеров Раннего Возрождения или мастеров эпохи Асикага. Хотя они притворяются, будто восхищаются и ими тоже. Само имя художника для них важнее, чем качество его творчества. Один китайский критик уже жаловался много столетий назад так: «Народ критикует картину по слухам, не видя ее как таковую». Как раз отсутствие настоящего понимания следует назвать причиной появления псевдоклассического ужаса, который сегодня встречается нам, куда ни повернись.

Еще одна распространенная ошибка кроется в том, что мы смешиваем искусство с археологией. Преклонение перед древностью можно назвать одной из прекраснейших черт человеческой натуры, и похвально развивать его в себе еще дальше. Древние мастера совершенно справедливо заслуживают почитание за открытие пути к просвещению грядущих поколений. Наше уважение вызывает уже тот факт, что они блестяще выдержали испытание критикой на протяжении всех этих веков и дошли до нас во всей своей славе. Было бы на самом деле глупо оценивать их достижения просто по категории древности происхождения. И все же мы уступаем нашей исторической симпатии, пересиливающей нашу художественную разборчивость. Мы приносим цветы с чувством признательности художнику, когда он уже упокоился в своей могиле. В XIX веке, когда зарождалась теория эволюции, у нас к тому же развилась привычка упускать из виду частности, характерные для конкретного предмета. Коллекционер занят поиском предметов определенного исторического периода или школы, и он забывает, что один-единственный шедевр способен рассказать нам больше, чем любое множество рядовых изделий конкретного времени истории или художественной школы. Мы слишком увлеклись классификацией, и поэтому нам достается совсем мало радости. Проклятием многих музеев стало принесение эстетики в жертву так называемому научному методу составления экспозиции.

Требованиями современного искусства нельзя пренебрегать ни в одной важной сфере жизни. Сегодня искусством следует считать то, что на самом деле принадлежит нам: оно представляет собой наше собственное отражение. Подвергая его порицанию, мы обрушиваем порицания на самих себя. Мы утверждаем, будто текущей эпохе не может принадлежать никакое искусство. А кого в этом винить? На самом деле стыдно, что мы, несмотря на неумеренное восхваление древних, обращаем так мало внимания на свои собственные возможности. Влачащие жалкое существование художники, растерзанные души, блуждающие во мраке холодного презрения! Какое вдохновение они могут получить от нас в нынешнюю эру эгоистов? Предкам показалась бы жалкой наша нищета цивилизации, а потому они будут смеяться над бессодержательностью нашего искусства. Мы уничтожаем красоту жизни. Хорошо бы пришел великий волшебник и вырезал из ствола общества мощную волшебную арфу, струны которой откликнутся на прикосновение руки гения.

В дрожащей серости весенней зари, когда птицы в зарослях дерев щебетали свои загадочные мелодии, у вас не возникало ощущения, что они разговаривают между собой о цветах? Любование цветами у человечества совершенно определенно должно было возникнуть одновременно с поэзией любви. Где лучше, чем в цветке, прекрасном в его бесчувствии, восхитительном в силу своего молчания, мы можем представить раскрытие целомудренной души? Пращур, преподнесший первый венок своей девушке, тем самым вышел за пределы своих животных инстинктов. Он стал человеком, поднявшись таким способом над примитивными потребностями природы. Ему открылась сфера искусства как раз тогда, когда он постиг тонкий смысл бессмысленного.

Цветы преданно сопровождают нас в радости и горе. Мы рядом с ними едим, пьем, танцуем и заигрываем. В присутствии цветов мы вступаем в брачный союз и крестим детей. Без них мы даже отказываемся умирать. Мы возносим молитву при лилии, медитируем при лотосе, несемся в боевом строю с розой и хризантемой. Мы даже пытаемся говорить на языке цветов. Как мы вообще могли бы прожить без них? Представить себе мир без цветов просто страшно. Какое утешение они приносят к постели больного, какой свет безмятежности появляется в измученных душах! Их невозмутимость восстанавливает в нас утраченную веру в мироздание точно так же, как внимательный взгляд красивого ребенка восстанавливает наши рухнувшие надежды. Когда нас похоронят, именно они склонятся в трауре над нашими могилами.

Как это ни печально, но мы не можем отрицать тот факт, что при всех наших сложившихся теплых отношениях с цветами мы совсем невысоко поднялись над своими животными инстинктами. Под овечьей шкурой внутри нас все еще скалит свои клыки волк. Сказано же, что в десять лет человек остается зверем, в двадцать – теряет рассудок, в тридцать – чувствует себя неудачником, в сорок – превращается в мошенника и в пятьдесят – становится законченным уголовником. Он становится уголовником, быть может, потому, что всегда оставался зверем. Настоящим для нас всегда был и остается голод, ничего святого, кроме собственных желаний. Перед нами рушатся святыня за святыней, но навсегда сохраняется только один алтарь, на котором мы возжигаем благовония для своего единственного божества – себя самого. Велик наш бог и его пророк деньги. Мы уничтожаем природу ради принесения ее ему в жертву. Мы хвалимся, будто покорили материю, но при этом забываем, что сами превратились в рабов материальных благ. На какие только злодеяния мы не решились во имя культуры и изысканности!