Найти, чтобы потерять - Наталья Костина

Он-то всегда предпочитал живых женщин, эту жизнь – ту, что здесь и сейчас, – жизни загробной… И он все-таки будет папой! Потому что иначе невозможно; кто-то должен заплатить ему за все… за то, что его ласкали мужские руки родного дяди; за его прикушенный язык, за содранную в кровь кожу на ладонях, когда его собственные ногти впились в нее… Сладострастный старик уже сделал его кардиналом – он взглянул на перстень с красным отполированным камнем, внутри которого сияла звезда… его звезда! Он стал кардиналом, а его брат Педро – начальником над папскими войсками. «Интересно, – вдруг подумал он, – а с Педро наш дорогой любящий дядя сделал то же самое, что и со мной? О, дядя нас просто обожает!» Он горько усмехнулся. Дядюшка Алонсо с обвислыми собачьими щеками, со слюнявыми родственными поцелуями, с вечно мокрым ртом, с нежными объятиями, скорее похожими на ощупывания… Дядюшка, папа Каликст III, замаливающий старые грехи, когда уже не в состоянии наделать новых! А он сам еще может… он может зачинать детей и брюхатить баб! И для того, чтобы не бояться ада или десяти тысяч лет пребывания в чистилище, ему не нужно отправлять чужих детей умирать по дороге в Константинополь! Подыхать от дизентерии, кровавого поноса, укусов чумных крыс, болотной лихорадки, дневных отравленных стрел врагов и ночных кинжалов завистников или обиженных соратников, которых ты, напившись, ненароком оскорбил! Рассказав, например, какие они глупцы или мужеложцы! И они приходят и подкарауливают тебя, когда ты, пьяный и сонный, вылезаешь из своей палатки в темноту отлить… в зловонную темноту, где оглушительный запах аммиака сразу же бьет тебе в лицо, словно оплеуха, после которой дуэль уже неизбежна. Вокруг болото и смрад, малярия и нечистоты от сотен палаток и тысяч людей, испражняющихся тут же, прямо у временных жилищ… А где им еще испражняться? Всем этим идиотам, которые жаждут умереть во имя того, кто умер полторы тысячи лет назад? А также где испражняться их слугам, оруженосцам и всем обозным шлюхам, которым все равно кого ублажать и каким способом, лишь бы им платили звонкой монетой! И когда тебя убивают, ты падаешь лицом прямо в кучу чужого дерьма… Кровь и дерьмо – вот что остается от человека! Вот что останется от его дядюшки! У которого нет детей, потому что его семя изливалось не в женское лоно! А от него, Родриго, останутся дети, и они будут такими же умными, как и он сам! Они достигнут высот… Они не пойдут умирать за веру, потому что, как и он сам, ни во что не будут верить!

– Если у тебя родится сын, я назову его Чезаре, – сказал он, отщипывая ягоду от принесенного винограда.

– А если это будет девочка?

На что годятся девочки! Их выдают замуж в двенадцать лет, и они рожают еще девочек, а если повезет, то и мальчиков, и к двадцати пяти уже становятся старухами. Ему тридцать семь – только тридцать семь, – и впереди у него еще много времени! Хватит на все: и чтобы иметь сыновей, которым он передаст свое имя, и чтобы стать папой. Убить бы дядю Альфонсо прямо сейчас… Незаметно надавить на выступ рядом с камнем, передавая дяде чашу с вином. А потом сидеть рядом и смотреть, как старик начнет задыхаться, синеть, хватать ртом с багровым, распухшим языком воздух и как он наконец поймет…

– А если девочка? – вновь спросила она.

– Назовешь ее сама, как тебе захочется! – Он усмехнулся, вновь раскусывая виноградину и наслаждаясь ее вкусом и ароматом. У него уже есть одна дочь, Изабелла. Имя как виноград… черный виноград. Но на что годятся девочки? На что годится и она сама, эта Роза? После родов она наверняка потеряет привлекательность, во всяком случае для него. Кожа у нее будет дряблой, груди обвиснут, а бедра утратят упругость и станут рыхлыми, как переспелые груши. Сразу после родов, когда он заберет у нее своего мальчишку и отдаст ребенка кормилице, он отошлет эту отцветшую простолюдинку из Рима обратно в провинцию… она ему будет уже не нужна.

Родриго Борджиа был бы весьма удивлен, если бы кто-то поведал ему прямо сейчас, что Роза Ваноцци проведет рядом с ним долгие пятнадцать лет – в качестве официальной наложницы – и ее положение будет гораздо более влиятельным, чем если бы она стала его женой. Жениться на ней он все равно не смог бы, потому что и в самом деле станет Папой Римским Александром Шестым, а папы не женятся. Но он будет любить всех четверых детей, рожденных им и Розой… Троих мальчиков и одну девочку. Девочку, которую он, вопреки всему – и даже здравому рассудку, – будет любить больше всех.

– Очень приятно, – говорит та самая невидная девица с утиным профилем, с которой мне этим утром выпало тренироваться вместе. Невооруженным глазом заметно, что мое общество ей неприятно. Однако ничего не попишешь, инструктор поставил нас в пару – наверное, потому, что она, как и я, пока почти ничего не умеет.

– Лев Вадимович, – представляюсь я.

– Ирина Павловна, – кисло улыбается девица, обряженная в ярко-желтый брючный костюм, и я внезапно понимаю, кого она мне напоминает. Да она же, со своей запавшей переносицей, вздернутым носиком и выпяченными накрашенными губками, вылитая Желтая Уточка!

Мы слушаем инструктора, который бьется с нами положенные два часа, не добившись ни малейших успехов. Я почему-то все время мажу, а Желтая Уточка, она же Ирина Павловна, играет еще хуже меня. Карикатурно отклячив зад, как того требует правильная постановка гольфиста, она раз за разом либо вообще бьет мимо мяча, либо промахивается мимо лунки с расстояния в пять сантиметров. Впрочем, я не лучше. Нисколько не лучше! Наконец наше время истекает. Все, включая тренера, вздыхают с облегчением.

– Может быть, выпьем кофе? – проявляя воспитанность, предлагаю я, уверенный, что Ирина Павловна непременно откажется. Ей явно нужно переодеться – Желтая Уточка изгваздалась в траве и земле, вспотела, а ее макияж понес значительные потери.

– Давайте, – внезапно соглашается она. – Только лучше чай. Зеленый.

Делать нечего. Мне отчаянно хочется в душ, но вместо этого я веду Ирину Павловну в салон, где заказываю ей чай, а себе кофе… два кофе, а еще лучше – три! Слава богу, в помещении прохладно – в отличие от уличного пекла, где солнце бьет все температурные рекорды.

– Тридцать два в тени! – глубокомысленно замечаю я, не зная, о чем еще можно говорить с Уточкой. Ну и, кроме прочего, погода – это почти единственная приличная тема для светской беседы. – А на солнце… просто страшно подумать сколько!

– На солнце – мильен градусов! Или даже три мильена, – вдруг огорошивает меня Ирина Павловна. – Действительно, даже подумать страшно! – И она так же внезапно улыбается.

– В самом деле?.. – сиплю я, от неожиданности давясь кофе и недоуменно взирая на девицу, которая зачем-то согласилась составить мне компанию и даже шутить с незнакомым мужиком изволит, – хотя почему же я незнакомый? Два часа совместного позора – это почти что близкое родство!

– Точняк! – говорит Уточка и дует одновременно на чай и на выбившуюся из прически прядь блеклых волос. – Три мильена как минимум! – подтверждает она. – Кстати, вы никогда не задумывались о том, что люди – весьма холодолюбивые создания?