Альбигойские войны 1208—1216 гг. - Николай Осокин

Далее известия разноречивы. Провансальский поэт и монах Петр сходятся на том, что жители капитулировали и согласились выйти из города без всякого имущества – лишь в одних рубашках, с той лишь разницей, что Петр говорит о задержании виконта на определенных условиях, а провансалец объясняет это обманом крестоносцев. Источники более беспристрастные, хотя и монашеского сословия (французы Робер и Вильгельм Нанжисский), склоняются на сторону последнего, боязливо обходя факт обмана, историки же, более заинтересованные в походе, такие как Вильгельм из Пюи-Лорана и автор «Славных деяний»[43], повторяют слова Петра Сернейского, и все они единогласно утверждают, что жители вышли из города полунагие. Большинство, довольно авторитетное, соглашается в том, что виконт был задержан хитростью, как давнишний и опасный враг католического дела; сам он сдаться, очевидно, не мог. Крестоносцев нужно было содержать; добыча была одной из целей легата, так как она заменяла жалование стотысячной армии.

«Я запрещаю вам именем Господа захватывать себе хоть малейшую вещицу из добычи под страхом вечного проклятия», – проповедовал он по взятии города.

В то время как добыча и богатства города делились между крестоносцами, пока виконт томился в башне, в ожидании казни или подлого удара в спину, который действительно вскоре настиг его, – легат Арнольд созывал к себе всех вождей и знаменитостей армии на очень важное дело. Рим не хотел довольствоваться взятием двух сильных городов. Долго собирая силы, он хотел нанести решительный удар, после которого ересь должна была исчезнуть навсегда. Многочисленное и разноплеменное, разнохарактерное воинство следовало объединить одной волей. Для продолжения войны следовало духовную власть легата заменить искусной военной рукой. Легат прямо предложил вождям выбрать между собой одного начальника, в награду которому предстояло получить целые домены на Юге. Арнольд указал на герцога Бургундского, но тот отвечал, что у него много своих земель, чтобы он решился обидеть виконта Роже, что уже и без того последнему достаточно причинено зла. Легат взглянул на герцога Неверского, тот отвечал почти теми же словами. Он обратился к графу Сен-Полю и получил тот же благородный ответ.

Тогда Арнольд назначил комиссию из двух епископов и четырех рыцарей. Они избрали французского графа Симона де Монфора[44], который теперь становится главным героем альбигойской драмы. С ним связан политический смысл крестовых войн, – подчинение самостоятельных южан северным французам.

Граф Монфорский давно славился католической ревностью, безумной храбростью, своеобразным благочестием и доходившим до болезненности фанатизмом. Таких людей могла производить только теократия. Это был «атлет веры», по выражению его историка, «Иуда Маккавейский XIII столетия». Даже в век господства католических идеалов подобные личности встречались редко.

Предметом гордости Симона был знатное происхождение. Он вел свой род с Х века, по мужскому колену – через графов Гено, от которых, собственно, и происходил, а по женскому – генеалогия Монфоров терялась среди первых варварских поселений на берегах Сены. Старинный замок Монфор, в 8 лье от Парижа, на берегу Сены, в самом центре французской земли, пережил многие поколения. Когда к Х столетию пресеклась линия его владельцев, то молодая наследница этой фамилии, последняя в роде Монфоров, вышла зaмуж за Вильгельма, графа Гено; их сына звали Амори. Он присоединил к своему имени исчезнувший титул фамилии Монфоров. Альбигойский герой был его правнуком.

Сила этого дома росла при помощи удачных браков. Отец нашего Симона, именовавшийся бароном Монфора и графом д’Эвре, женился на английской графине Лейчестер. Знаменитый барон, придавший такую историческую, хотя и печальную известность дому Монфоров, был последним плодом этого брака [3_48]. Симон женился на Алисе Монморанси, женщине мягкого характера, довольно умной, принесшей ему богатое приданое и много детей, но не сумевшей смягчить характер своего задумчивого, упрямого и жестокого мужа. В Симоне не исчезал родовой тип полудикого франка, будто сейчас со всей страстностью воспринявшего религию. В его жилах текло немного галльской крови.

Симон успел ознаменовать себя подвигами во время Византийского похода 1204 года. Когда он хотел, Симон мог казаться разговорчивым, даже утонченным в обращении. Но в большинство случаев он казался недоступным. В его характере было много энергии, но еще больше честолюбия.

Чувствуя себя призванным и способным к власти, он был вдвойне опасен, ибо мог прикрываться маской набожности, если того требовала ситуация. Впрочем, его религиозность почти всегда была непритворной. Он был создан повелевать и словом, и страхом. Его строгость доходила до жестокости и даже свирепости. За честолюбие и жестокость его упрекает даже ультракатолический историк, Райнальди, который считает смерть, постигшую Монфора, справедливым наказанием Божьим. Провансальский поэт угадал скрытые замыслы крестоносного героя, влагая в его уста слова, сказанные якобы при избрании: «Я принимаю власть под одним условием: при всех крайностях присутствующие здесь бароны всюду пойдут за мной». На войско и рыцарство он производил впечатление своею величественной наружностью, гордым взором и редкой физической силой даже для того железного века. Он не был чужд военных талантов, хотя часто руководствовался необдуманной храбростью и слепым презрением к опасностям.

Теперь была достигнута заветная цель его жизни. Он собирался стать государем всех земель, которые крестоносцы отвоюют у еретических феодалов. Именно таковы были обещание и условие легата.

Первым делом Симона по избрании в военачальники было издать грамоту, в которой он достойным образом награждал духовенство, так возвысившее его. В ней господин Монфора называет себя «графом Лейчестером, виконтом Безьера и Каркассона»[45]. Тогда же он распорядился обложить десятиной, в пользу церквей, всех без исключения лангедокцев, объявив, что всякого, кто того не исполнит, он будет считать своим врагом. Вместе с тем он установил ежегодный налог в три денария на дом (очаг) в пользу собственно Римской Церкви.

В то же время последовало оригинальное постановление, показывавшее, как истощились средства крестоносцев. Ересь была обложена штрафом. Все отлученные, т. е. еретики, не раскаявшиеся в продолжении 40 дней, должны откупаться, смотря по званию: рыцарь – 100 солидов, гражданин – 50, ремесленник – 20 солидов. В благодарность Монфор, со своей стороны, обязался платить Св. Петру ежегодную лепту подобно королям английскому и арагонскому.