Белые раджи - Габриэль Витткоп

«Роялист» на всех парах вошел в брунейский рейд, направляясь к устью реки. Небо затянули большие низкие тучи, и свинцовый пейзаж равномерно заливался мертвенным светом. Как только гонцы Джеймса объявили о его приближении, ему навстречу двинулась целая флотилия удлиненных праху. Одни - с шелковыми знаменами и заостренными вымпелами, другие - богато убранные. Эти - с нарисованными на носу большими глазами, а те - сплошь покрытые золотом. В каждой сидел сановник, будто ореолом, окруженный большим опахалом, которое держал раб, стоявший среди полуголых гребцов с красными повязками на волосах. На серой глади реки и в сером небе изредка вспыхивали отблески, и порой выскользнувший между тучами луч солнца зажигал драгоценные камни на крисе, отбрасывал ужовый отсвет на парчовую тогу или подслащивал абрикосовым оттенком шелковый зонт. Видимо, где-то разбрасывали цветы: по реке плыли целые островки лепестков, перемешанных с травами и распущенными, уже потемневшими венчиками. Они кружились, а затем устремлялись к выкорчеванным на берегу и гнившим под водой деревьям. Пенгираны и дату поднялись на борт, отвесили низкие поклоны и заверили в своей дружбе, после чего, нагруженные подарками, вернулись обратно. На следующий день сошедший на берег для подготовки встречи Бедруддин принес утешительные известия. Султан готов принять мистера Брука и даже, в случае необходимости, помириться с Хассимом.

Бруней был тогда огромной озерной деревней с покосившимися соломенными хижинами на сваях - точь-в-точь калеки на костылях. Во время отлива запах стоял нестерпимый. Повсюду признаки соседствовавшей с богатством пенгиранов нищеты. Джеймса и его спутников поселили во дворце в кишащих крысами клетушках. Правда, гостям не могли предложить ничего лучшего: отвращения не внушало только жилище пенгирана Усопа.

Дворец султана был очень просторным, но ветхим: сквозь кровлю виднелось небо, сквозь полы - река, а из одной пристройки в другую вели загроможденные мусором и корзинами бамбуковые мостки. Как и повсюду в Азии, землю усеивала харкотина. Тронный зал - навес с трофеями на стенах - выходил через небольшой дебаркадер прямо на реку. В глубине зала высился обтянутый тканью, открывавшийся, будто кукольный замок, деревянный помост. Там на несвежих подушках развалился Омар Али Саифуддин - очень уродливый мужчина лет пятидесяти. Лицо его выдавало душевное расстройство, а большой палец правой руки, атрофированный и сведенный судорогой, дополняла уменьшенная копия. Из-за этой патологии и психического состояния султан не мог носить титул янг ди-петруан[30]. Говорливый, как многие слабоумные, он сопровождал свои разглагольствования громкими взрывами хохота. При обращении к Джеймсу он решил пользоваться смехотворным словосочетанием «amigo sua».

— Пусть amigo sua сядет, ха-ха-ха!

Джеймс поклонился и сел. Перед помостом молча стояли пенгираны, а по сторонам - палачи. Их было двое: китайско-малайский громила с квадратной фигурой и крошечным черепом исполнял грубые поручения, а неизменно веселый человечек неопределенной народности обязан был подавать кофе - как хороший, так и отравленный. Поэтому посетители никогда не знали, чем их угощают, и каждая чашка напоминала русскую рулетку. Человечек внимательно следил, чтобы все покорно выпивали свой кофе, а всякого, кто не осушил чашку, могли препоручить заботам китайско-малайского громилы.

Омар Али заявил, что горячо любит Хассима и рад его возвращению, - Джеймсу пришлось довольствоваться этими заявлениями. Султан, похоже, не придавал этому большого значения, сосредоточив все внимание, на которое был способен, на ожидаемых подарках. Он не мог поверить, что на «Роялисте» больше не осталось сокровищ, пытался завладеть поднесенными знати дарами и лихорадочно справлялся о находящихся на борту съестных припасах. Алчность его была невообразима. Разувшись по правилам исламского этикета перед входом, Джеймс поставил у двери уже старые, но очень мягкие невысокие юфтевые сапоги.

— Я хочу сапоги amigo sua. Они мне нравятся, ха-ха-ха!

— Сожалею, но это старые, не достойные султана сапоги.

— Все равно хочу.

— Простите, ваше высочество, но я вынужден отказать.

Лицо идиота омрачила грозная туча: китайско-малайский громила и кофейный мастер уже шагнули с вопросительным видом к своему повелителю.

— Предложите ему мелассы, - подсказал Бедруддин. - Он обожает мелассу.

— Возможно, вместо плохих сапог ваше высочество примет бочонок мелассы?.. Превосходная меласса, можно есть половником...

Тучи разогнала улыбка вожделения:

— Две бочки мелассы!

— С радостью. Три бочки. И, надеюсь, она доставит вашему высочеству такое удовольствие, что ваше высочество подарит свободу индийцам?

К несчастью, в мелассу угодил волос: матросы-индийцы уже были проданы в рабство. В конце концов, после многословных объяснений султан заявил, что их можно выкупить за двадцать пять Долларов. Матросы действительно прибыли через несколько дней, в довольно жалком состоянии, но Двух из них так и не удалось найти.

Основная цель путешествия еще не была достигнута. Джеймс предлагал султану ежегодную Ренту в две тысячи пятьсот долларов - в обмен на Саравак со всеми его главными и сопутствующими доходами, а также обязался уважать местные обычаи и верования, никому не уступая территорию без предварительного согласия Брунея. Всю следующую неделю переговоры продвигались крайне медленно, Омар Али прислушивался то к одному, то к другому мнению, и потому беспрестанно переменял свои решения. Поскольку султан был вдобавок неграмотен, он, очевидно, не считал необходимым составлять какой-либо договор. Доведенного до безумия Джеймса еще больше угнетали крысиная возня и зловоние воды. Бедруддин прилагал все силы: его тоже бесил этот застой, и он предпочитал непредвиденные скачки.

Наконец, 1 августа 1842 года султан объявил, что готов подписать письмо, радушно приглашая Хассима вернуться в Бруней. Он также согласился подписать и скрепить печатью документ, по которому Джеймс Брук официально признавался Раджей Саравака.

В тот же вечер на реке перед царским залом было очень оживленно: бесчисленные факелы освещали его a giorno, отбрасывали пляшущие отблески на настенные трофеи, щиты воинов и полуголых копьеносцев, окружали облаками густого рыжеватого пара пенгиранов и дату в праздничных костюмах. Вода казалась розовой, и черными силуэтами выделялись бороздившие ее во всех направлениях праху. Гремели весла, раздавались сопровождаемые негромким плеском воды возгласы, бряцало оружие, гудели гонги. Джеймсу захотелось торжественно прибыть на лодке. Обливаясь потом в надетом по такому случаю старом мундире, бледный от волнения Джеймс не отрывал взгляд от светившегося в ночи навеса, что открывался, подобно оперной сцене, с другой стороны реки. Джеймс поднялся между факелоносцами по ступеням дебаркадера, с трудом узнал одетого по-малайски и ждавшего у помоста Бедруддина и пересек бамбуковый зал, вдруг показавшийся ему огромным и туманным, будто во сне.