Сад Финци-Контини - Джорджо Бассани

— Конечно… с дядей Джулио и дядей Федерико в качестве гувернанток!

— Ну уж в теннис ты бы могла играть. Я, например, как только могу, сразу сажусь на поезд и удираю в Болонью, а там…

— Ты едешь к возлюбленной, признайся.

— Нет-нет. Я должен защитить диплом в будущем году. Не знаю еще, буду ли писать по истории искусств или по итальянской литературе, думаю, по литературе. А когда мне хочется, я позволяю себе поиграть часок в теннис. Я иду на платный корт на улице Кастелло или в Литторьяле. Там прекрасные земляные корты, с душем, баром, в общем все удобства.

— И никто ничего не говорит. Почему бы и тебе в Венеции не делать то же?

— Дело в том, что для тенниса и танцев нужен партнер, а я в Венеции никого не знаю. И потом, я же тебе говорю: может, Венеция и красива, я не спорю, но я чувствую себя там какой-то чужой, потерянной, как за границей.

— Ты останавливаешься у дяди?

— Да, конечно.

— Понимаю. И все же спасибо тебе большое, что когда в прошлом году в Ка Фоскари была конференция, ты не приехала. Поверь мне, это была черная страница в моей жизни.

— Почему? В конце концов… Должна тебе признаться, что, когда я узнала, что ты участвуешь, я лелеяла мечту приехать и устроить тебе овацию, просто из патриотических чувств. Слушай, а ты помнишь, тогда, на стене Ангелов, в тот год, когда у тебя была переэкзаменовка по математике? Бедненький, ты ревел, как теленок! У тебя были такие глаза! Мне так хотелось тебя утешить. Мне даже пришло в голову помочь тебе перебраться через стену и показать сад. А почему ты не полез? Я помню, что ты не полез, но не помню, почему.

— Потому что кто-то застал нас в самый неподходящий момент.

— А, этот кошмарный Перотти, садовник.

— Садовник? Ты кажется говорила, кучер?

— Садовник, кучер, шофер, привратник, все что у годно.

— Так он еще жив?

— Еще бы!

— А собака, ну, та, что лаяла?

— Какая собака? Джор?

— Да, дог.

— И он жив и здоров.

Она повторила приглашение брата («Не знаю, позвонил ли тебе Альберто, но почему бы тебе и впрямь не прийти покидать мяч?»), но не настаивала, не упоминала, в отличие от него, о письме маркиза Барбичинти. Она сказала только, что было бы приятно увидеться после стольких лет и вместе воспользоваться тем, что оставалось от летних радостей, несмотря ни на какие запреты.

II

Пригласили не только меня.

Тогда, в ту субботу после обеда, минуя Джовекку и центр города, выехав на проспект Эрколе I со стороны площади Чертозы, я сразу заметил, что у ворот дома Финци-Контини в тени стоит небольшая группа теннисистов. Четверо юношей и одна девушка, все тоже на велосипедах — это были завсегдатаи теннисного клуба «Элеонора д'Эсте», я узнал их сразу. В отличие от меня, все они были уже в теннисных костюмах: в ярких пуловерах и шортах, только один, тот, что был постарше остальных, какой-то тип лет двадцати пяти с трубкой в зубах, которого я не знал даже в лицо, был в белых льняных брюках и коричневом фланелевом пиджаке. Они уже давно ждали, когда им откроют, и успели уже несколько раз нажать кнопку звонка. Но безрезультатно, и теперь в знак веселого протеста, не заботясь о том, что на них обращают внимание редкие прохожие, они время от времени прекращали свою громкую и веселую болтовню и принимались ритмично нажимать на звонки велосипедов.

Я затормозил и был уже готов повернуть назад. Но было слишком поздно. Заметив меня, двое или трое теннисистов перестали звонить и посмотрели на меня с любопытством. Потом один, в котором я вдруг узнал Бруно Латтеса, помахал мне ракеткой, высоко подняв ее длинной худой рукой. Он хотел, чтобы я его узнал (мы никогда не дружили, он был младше меня на два года, и даже в Болонье, на филологическом факультете, мы встречались не слишком часто) и подошел. Я подъехал и остановился как раз напротив него.

— Здравствуйте, — сказал я. — Что за сборище здесь сегодня? Турнир в клубе закончился? Или же я попал в ряды исключенных?

Я обращался ко всем сразу и ни к кому в особенности, по-моему, ухмыляясь, придерживаясь левой рукой за гладкое дубовое дерево ворот и не спуская ног с педалей. В то же время я внимательно смотрел на них: Адриана Трентини, с длинными великолепными ногами, с красивыми медного цвета волосами, рассыпавшимися по плечам, но со слишком белой кожей, покрытой странными красными разводами, которые у нее появлялись, когда она волновалась; молодой человек с трубкой, в льняных брюках и коричневом пиджаке (кто это? Конечно, он не из Феррары! — сказал я себе сразу); еще двое юношей, гораздо моложе и его самого и Адрианы, наверное, еще ученики лицея или техникума, которые подросли в последний год, как раз тогда, когда я стал избегать всяких общественных мест в городе, и по-этому их совсем не знал; и наконец Бруно, ставший еще выше и еще суше, еще больше похожим на молодою негра, нервозного и пугливого, всегда во власти такого нервного напряжения, что оно передавалось мне через легкое соприкосновение шин велосипедов.

Мы обменялись с ним быстрым, неизбежным еврейским взглядом, взглядом двух сообщников, которого я и ждал, и старался избежать. Потом я спросил, обращаясь непосредственно к нему:

— Я бы хотел надеяться, что прежде чем прийти играть в другое место, вы заручились согласием синьора Барбичинти.

Неизвестный чужак, удивленный моим саркастическим тоном, а может быть, почувствовав себя неловко, сделал какое-то движение в мою сторону. Но это не сдержало меня, а заставило продолжать:

— Ну, пожалуйста, расскажите мне, — настаивал я, — вы сами сбежали или вас выгнали?

— Да ты что, не знаешь, — вмешалась Адриана с обычной напористостью, вполне безобидной, но от этого не менее агрессивной, — что случилось в прошлую среду во время финала смешанных пар? Не говори, что тебя там не было, оставь эти свои замашки Витторио Альфьери. Я тебя видела среди зрителей, когда мы играли. Я прекрасно тебя видела!

— Ну меня-то там не было, — сухо ответил я. — Я туда уже почти год как не хожу.

— А почему?

— Потому что был уверен, что рано или поздно меня оттуда все равно выгонят. И, как видишь, я не ошибался, вот письмо об исключении.

Я вытащил из кармана пиджака конверт.

— Я думаю, что и ты такое получил, — сказал я, обращаясь к Бруно.

Только сейчас Адриана, казалось, вспомнила, что я был в тех же условиях, что и ее партнер по игре. Видно было, что она пожалела о сказанном. Но мысль о том, что она может сообщить мне что-то важное, что-то, о чем я, очевидно, не знал, заслонила все другие соображения.

Случилось нечто очень неприятное, начала она рассказывать, а двое юношей стали снова звонить в колокольчик у двери. Может быть, я не знаю, но она и Бруно в турнире, который завершился таким образом, вышли в финал. Это был результат, на который ни она, ни Бруно никогда не могли надеяться. Ну в общем решающая встреча была в разгаре, и события еще раз принимали неожиданный оборот: Дезире Баджоди и Клаудио Монтемеццо, два классных игрока, проигрывали двум новичкам, они проиграли первый сет десять — восемь и уже проигрывали второй, когда вдруг по инициативе маркиза Барбичинти, судьи турнира, партия была прервана. Правда, было шесть часов, уже темнело. Но можно было сыграть еще два гейма!