Шепчущий мрак - Филлис Уитни

"Если я действительно получу у нее интервью, то попробую узнать об этом", — подумала я. У меня накопилось столько вопросов! Так хотелось задать их Лоре. Ответит она на них или нет — трудно сказать.

— Я отвезу вас в отель, — предложил Гуннар, — а потом заеду за вами около двух, хорошо?

— А что, если доктор Флетчер нас опередит?

— Ирена утверждает, что его не будет весь день. Он ведь сам отвез Лору в коттедж и считает, что она находится там. Конечно, есть еще его сестра. Странная личность. Трудно предвидеть, как она Поступит и насколько она осведомлена относительно вас. Но не следует пренебрегать и такой возможностью, какая у нас есть. Если вы узнаете, что Лору посвятили в вашу тайну еще до вашего приезда, тогда… — Он беспомощно пожал плечами.

— Тогда я сыграю на слух, — подхватила я, цитируя его самого.

Он не улыбнулся:

— Придется. Хотелось бы надеяться, что у вас хороший слух.

Я обдумывала эти слова, спускаясь с холма вместе с Гуннаром. Что это — насмешка? Мне определенно не хотелось, чтобы он думал обо мне плохо.

На обратном пути в Берген Гуннар почти не разговаривал со мной, только время от времени указывал мне на какое-нибудь живописное место. Лора жила в Калферете. И я постаралась расспросить Гуннара об этом районе Бергена.

— В переводе это слово означает Голгофа, — пояснил Гуннар. — В начале 1900-х годов здесь обосновались состоятельные жители Бергена. Они построили для себя прочные и довольно красивые дома. Это прекрасный спальный район города недалеко от центра, а с вершины холма открывается прекрасный вид.

— Хотелось бы мне сродниться с этой землей, — задумчиво произнесла я. — Норвегия остается для меня чужой. Все здесь очень интересно, но как-то далеко от меня. Однако я не теряю надежды. Возможно, со временем эта страна станет мне ближе.

Он покосился на меня, но тут же перевел взгляд на дорогу.

— Возможно, вы слишком долго подавляли свои естественные чувства. Не совершили ли вы опасную ошибку, направляя эмоции лишь по одному руслу?

— Что вы имеете в виду? — растерянно спросила я.

— Можно отдаваться чувству ненависти так же безоглядно, как и чувству любви. Разве не так?

Краска бросилась мне в лицо. Я внезапно рассвирепела. Меня душили обида и боль. Я гневалась на саму себя, на отца и Лору. Не моя вина была в том, что я чувствовала так, а не иначе. Со мной обошлись скверно, в конце-то концов, И не меня следует винить за последствия.

— Что написал вам отец? — холодно осведомилась я. Так же холодно прозвучал и его ответ:

— Не думаю, что я должен говорить вам об этом. Во всяком случае, не сейчас.

Слезы обожгли мне глаза. Я могла бы догадаться, что отец предаст меня. Разумеется, ради моей же пользы, как он предполагал. Тем не менее, я чувствовала себя преданной и несчастной, обманутой и оскорбленной. Мне казалось, что душа моя истекает кровью. Неправда, что я бесчувственна, твердила я про себя. Боль душила меня, и человек, сидевший рядом, понял это.

Неожиданно он накрыл своей рукой мою, лежавшую на колене. Он сжал мою ладонь и сразу же отпустил. Мне не хотелось бы признаваться в этом, но его прикосновение принесло облегчение. Он ничего не сказал, но слова были излишни. Его жест означал, что он не осуждает меня за мои чувства, каковы бы они ни были, готов предоставить их естественному коду событий, позволив мне преодолеть их. И хотя он прямо не высказал этого, я понимала, что он не одобряет тех эмоций, которые мною движут, и потому не рискнула бы считать его целиком и полностью своим другом.

Никто из нас не раскрывал рта, пока мы не вернулись на площадь, где перед отелем стоял Оле Булль, но к тому времени я уже успокоилась и взяла себя в руки. Поблагодарив Гуннара, я сказала ему, что буду готова к двум часам. Он выслушал меня без улыбки.

— Вы слишком молоды, Ли. Но ничего. Со временем это пройдет, — заключил он, нанеся мне последний удар.

Я бросилась к вращающимся дверям в вестибюль и влетела в лифт, который тащился невыносимо медленно, но, по крайней мере, я была одна в кабине. У меня дрожали руки. Я с трудом справилась с замком, открыла дверь номера и снова заперла ее. Швырнув пальто и сумку на стол, я упала яичком на кровать и разрыдалась.

Слишком молода! Неправда! Я никогда не знала молодости, никогда не была юной, как другие девушки. Быстро взрослеешь, когда узнаёшь, что твоя мать отказалась от тебя, что единственное, чего она хочет, — быть знаменитой, богатой и преуспевающей. Мой недостаток не молодость, а слишком ранняя зрелость. Мне рано пришлось узнать жизнь без прикрас — такой, какова она есть. Гуннар Торесен знает обо мне так же мало, как и Виктор Холлинз. Что бы отец ни написал Гуннару, в его письме не было правды. Одно предательство по отношению ко мне и моим самым глубоким чувствам.

Когда-то мой отец сказал мне, что любовь — самая важная вещь в мире. Я знала кое-что о любви. Я горячо любила его, и я люблю Рут. Но он имел в виду любовь между мужчиной и женщиной — то опасное чувство, которое никому из них не принесло счастья. Я еще ни разу не спала с мужчиной, но была совершенно уверена, что сделаю свой выбор, если мне понравится мой избранник, еще до того, как влюблюсь в него.

Через некоторое время я немного успокоилась, привела свои мысли в порядок. Я должна умыться и спуститься вниз, чтобы поесть. Нужно набраться сил перед предстоящим испытанием. Но я страшилась не испытания. Буря чувств, которая только что потрясла меня, в некотором смысле подготовила меня для битвы. Я была рада, что не испытаю никаких чувств, когда Лора Уорт узнает, кем она мне приходится. Я лелеяла свою ненависть, берегла ее, чтобы, когда потребуется, пламя моего гнева оставалось ясным и чистым.

Но одна вещь все еще беспокоила меня. Почему Гуннар Торесен так настойчиво добивался моего сближения с Лорой Уорт, если мой отец рассказал ему о моих чувствах? Почему он решился на такой риск? Ведь в моей власти было обидеть Лору, больно ранить ее, в то время как Гуннар совсем этого не хотел. Тогда почему? Зачем он помог мне нарушить ее уединение?

На этот вопрос я так и не нашла ответа.

Высоко над нами стоял белый дом с четырехскатной островерхой крышей, крытой голубой черепицей. От самой дороги к нему вела узкая лестница. Поднявшись по ней, мы пошли по мощеной тропинке ко входу, находившемуся с другой стороны дома.

Пока я стояла, разглядывая все вокруг, Гуннар поднялся на крыльцо и позвонил. Вокруг дома был разбит сад, обнесенный с двух сторон белым штакетником. С улицы перед фасадом возвышалась глухая ограда, а задний двор поднимался вверх по холму под крутым углом, упираясь в проволочное ограждение соседнего дома. Все особняки по соседству располагались под какими-то странными углами, вписываясь в изгибы холмов, извилины дорог, рассекавших неровную местность на разных уровнях.

Лора сама быстро подошла к двери и, отворив ее, приветствовала нас. На ней было длинное, до пола бархатное платье цвета бордо, слишком широкое в плечах, как было когда-то модно, и все же во все времена красящее ту, которая его носила. Интересно, оно от Пакена или от Шанель? Туалет Лоры дополняли золотое ожерелье и длинные золотые серьги. Она умело наложила косметику, но подкрашенные ресницы были ее собственные, такие же длинные, как на фотографии, которая стояла на моем письменном столе. Уж не вырядилась ли она для меня? Выглядела Лора ослепительно, как и положено кинозвезде.