Абориген - Андрей Лазарчук

За полночь мы по расчёту времени поравнялись с имением – и тут же на фоне Кольца я увидел злосчастную «Гевьюн» и пристыкованный к ней дирижабль. Они исполняли активное висение – то есть двигатели чуть-чуть работали, компенсируя снос ветром. Я перебрался на «зенит» – площадку размером с книгу на самом верху пузыря, – и оттуда подавал команды: пока можно было, по интеркому, а потом – просто дёргая верёвочку; Армен образцово команды исполнял, и в конце концов мы всплыли почти вертикально – точно под гондолу дирижабля. Я с первой попытки забросил «кошку», повис на тросе – а Армен тут же убрал немного плавучесть, сжав ОПО – отсек переменного объёма, – и наш чёрный дирижабль абсолютно беззвучно провалился вниз и буквально через пять секунд исчез, и даже я не смог бы его увидеть, не включая ночного зрения, – я же повис над бездной, чуть покачиваясь на тросе и уже забыв, как я сюда летел и что делал, а только вслушиваясь в лёгкий поскрип такелажа наверху. Так я висел минуту, потом две, потом пять, впитывая какую-то скудную информацию и принимая внутри себя уже неподконтрольные мне самому решения.

Наконец я медленно полез вверх – узел за узлом. Узел за узлом. Всего их должно быть около пятидесяти.

Оказалось – сорок шесть.

Когда узлы кончились, я ещё повисел некоторое время, сквозь оградительную сетку всматриваясь в происходящее на дирижабле и на видимой мне части фермы, потом достал из головной повязки керамический ножичек и, стараясь не скрипеть, проделал в сетке подходящую мне по размеру прореху…

Кумико не могла выпасть из специальной спасательной люльки, которая была на мне, но я всё равно обнимал её свободной рукой. Спуститься оказалось значительно труднее, чем подняться, поскольку некоторых моментов мы не учли: Серёга, как выяснилось, хуже меня взаимодействует с Арменом, в первый заход они вообще промахнулись; кроме того, с отсутствием третьего на борту изменился весовой баланс, и дирижабль если не переворачивался, то опасно раскачивался…

Когда они приближались в третий раз (ниже, чем нужно, метров на пять), я крикнул Серёге: «Быстро вниз!» – и он, всё поняв, нырнул в люк. А я сказал Кумико: «Ну, держись». И она стала держаться.

Чёрная туша вплыла под нас, я дождался, когда будет примерно середина, и отпустил трос, намереваясь упасть на четвереньки. И это, в общем, получилось – другое дело, что и каркас, и натянутая плёнка самортизировали, и хотя я не подпрыгнул, конечно, как на батуте, но опору потерял, меня опрокинуло на спину…

Рука сама метнулась к ножу и сама же всадила его в обшивку. Короткое движение, разрез, руку внутрь – и я повисаю на локте, спиной по ходу движения.

Осматриваюсь. Ни справа, ни слева никаких тросов или монтажных лестниц. То есть они есть, но не в пределах досягаемости. Вынос двигателя – тоже не подо мной, а чуть ли не в трёх метрах ближе к хвосту. Уже понятно, что я поторопился с прыжком…

– Армен! – во весь голос. А голос смешной, как у игрушечного человечка, – значит, я пропорол не только обшивку, но и один из баллонов, и гелий выходит.

– Да! – как будто он совсем рядом.

– На полном газу – к берегу!

– Понял!

Винты взревели.

Если бы я повис не на правом борту, а на левом… Или на другой руке – так, чтобы смотреть вперёд…

Было бы лучше.

Но я висел на правом борту и смотрел назад. И всё видел.

Я видел, как на платформу фермы выбежала голая растрёпанная девушка. Потом я просмотрел фотографии и могу сказать точно: это была одна из наёмниц, Алина Неспешная, дочь одного из наших, 511-го, Ивана Неспешного, я его не знал, он умер вскоре после войны, отравился – то ли несчастный случай, то ли самоубийство…

Алина выбежала на платформу. Наклонилась – видимо, над убитым часовым. Потом на полминуты скрылась в помещении – и вернулась с горящим факелом в одной руке и какой-то бутылью – в другой. Я видел, как она льёт вокруг себя жидкость из бутыли, потом пытается брызнуть вверх – один раз, другой…

Платформу охватывает пламя. Я вижу, как горящая Алина мечется в этом пламени. Кто-то ещё – я так и не рассмотрел, кто – появляется на платформе…

И тут вспыхивает водород.

Я потом посчитал: четыре секунды. И всё.

Пылающий остов фермы рушится вниз, увлекая за собой дирижабль. Тот, наверное, наполнен гелием, поскольку не вспыхивает, но страшный жар обгладывает его, обшивка сгорает, проступают рёбра…

Всё это будет падать вниз ещё долго.

Закрываю глаза. Открываю. Смотрю на Кумико.

– Ну, как ты?

Она ничего не видела, и я страшно рад этому.

– Мы летим к папе? – спрашивает она.

– Да. К папе.

Она задумывается. Глубоко.

– Слушай, – говорит наконец. – А вот если бы ты был мой папа – ты бы меня отшлёпал?

– А надо? – спрашиваю я.

– Думаю, да, – говорит Кумико.

Нам так и не удалось выяснить, что же происходило на захваченной ферме. Не осталось даже тел: всё поглотило болото. Вернее, болотные жители. И Кумико не могла прояснить ситуацию: её держали отдельно, взаперти, и весь без малого месяц она никого не видела, кроме двух сменяющихся охранников – да ещё однажды в каютку к ней заглянул странный тип с очень бледным длинным лицом и полностью татуированным выбритым лбом. Он не сказал ни слова, но Кумико почему-то очень испугалась его. Охранников она не боялась.

Время от времени она слышала разные странные нечеловеческие звуки, но не могла понять, что они означают.

Утро выдалось пасмурным и моросным – это редко бывает в Трёх Столбах, но редко – не значит никогда. Думаю, мне всё-таки удалось вздремнуть часа ещё полтора-два, то есть я был невыспавшийся, но более или менее вменяемый, и утренняя прохлада (если не сказать, промозглость) пошла мне только на пользу.

Я осел в «Зелёном драконе» за дальним столиком – так, чтобы от входа меня не было видно, – и набросал тезисы защитительной речи – вернее, двух: если появится Гагарин – и если он почему-то не появится. Для второго случая я произвёл лексический анализ статей самого Гагарина и того мерзавца, который использовал его имя. Под действием арифметики мои подозрения обрели вескость: как ни пытался мерзавец подделать стиль, основных фишек Гагарина он не просёк: тот никогда не начинал абзаца с буквы «П» и не допускал, чтобы в предложении два слова, начинающихся с одной буквы, стояли рядом. Это были его личные отвороты дурного – а он, как любой эстебанец, к подобным вещам относился трепетно. Присяжные довод поймут и оценят…