Печальные тропики - Клод Леви-Стросс

Что до остальных, не было ничего, что могло бы говорить о каких-то усилиях и с их стороны. Хотя знали – где-то в глубине этой махины находились механизмы и люди, которые приводили их в движение. Но ведь было еще одно развлечение – принимать гостей, пассажиры навещали друг друга, офицеры представляли этих тем или наоборот. Время проводили, прогуливаясь на палубе, где работа одинокого матроса, наносящего несколько мазков краски на конус-ветроуказатель, скупые жесты стюардов в голубых костюмах, развешивающих влажное белье в коридоре кают первого класса, служили единственным доказательством размеренного преодоления миль океана, чей плеск был слабо слышен внизу ржавого корпуса.

В 17:40 на небе с западной стороны возникло сложное сооружение, совершенно горизонтальное снизу, словно дальний край моря был непостижимым образом оторван от целого и приподнят над горизонтом, отделенный от него невидимой хрустальной пластиной. За его вершину цеплялись и тянулись к зениту, под влиянием силы, обратной земному притяжению, неустойчивые нагромождения, вздувшиеся пирамиды, застывшая пена будто лепных облаков, которые напоминали даже позолоченную деревянную скульптуру. Эта мрачная груда почти полностью заслоняла солнце, пропуская его редкие отблески, и только в высоте над ней словно реяли языки пламени.

Еще выше в небе, в нежных изгибах переплетались ярко-желтые невесомые ленты. К северу вдоль горизонта эта мрачная стена истончалась, переходя в рельефную пену облаков, которую с обратной стороны освещало невидимое солнце, окаймляя четким контуром. Еще дальше к северу рельефы сглаживались и превращались в бледную полосу, растворяющуюся в море.

На юге возникала та же полоса, но возвышавшаяся огромными пенистыми массивами облаков, которые покоились, как космологические дольмены на каменных опорах.

Если повернуться спиной к солнцу и смотреть в восточном направлении, можно было заметить две напластованные группы облаков, вытянутых в длину и словно разрезанных солнечными лучами позади пузатой и грудастой, но легкой горы в розовых, сиреневых и серебристых отблесках.

В течение этого времени за рифами, загораживающими запад, медленно двигалось солнце. И с каждым его шагом один из лучей прорывал непроницаемую завесу или пролагал себе путь, разрезая преграду. В местах разрывов проступал рисунок, составленный из секторов различной световой интенсивности. Иногда свет втягивался, словно сжимающийся кулак в облачную муфту, которая оставляла видимыми только два напряженных сверкающих пальца. Или пламенный спрут раскрывался в глубине туманного грота, прежде чем снова сжаться.

Существуют две четкие фазы в заходе солнца. Сначала светило выступает в роли скульптора, и только затем (когда небо освещается уже не прямыми, а отраженными лучами) оно превращается в художника. Как только оно уходит за горизонт, свет ослабевает и позволяет проявиться картинам, с каждым мгновением все более сложным. Полный свет – это враг перспективы, но между днем и ночью есть место для творений столь фантастических, сколь скоротечных. С наступлением темноты все сворачивается снова, как ярко раскрашенная японская игрушка.

Ровно в 17:45 наметилась первая фаза. Солнце висело низко, но еще не коснулось горизонта. В момент, когда оно вынырнуло из-под облачного сооружения, оно походило на лопнувший яичный желток, грубо замаравший светом края, за которые еще цеплялось. Разлившийся свет начал быстро отступать. Окрестности потускнели, и в образовавшемся просвете между верхней границей океана и нижней границей облаков можно было увидеть испарения, напоминающие горную цепь, за мгновение до этого такую неразличимую в ярком свете, а теперь отчетливо проявившуюся в сумерках. Эти маленькие плотные черные объекты совершали беспорядочные перемещения на фоне широкого алеющего полотна, которое – давая начало фазе живописи – поднималось медленно от горизонта к небу.

Понемногу монументальные сооружения вечера отступили. Глыба, которая весь день занимала западное небо, казалась сплющенной, как металлический лист, озаренный позади огнем сначала золотистым, потом ярко-красным и, наконец, вишневым. Этот же огонь плавил, очищал и вовлекал в круговорот извивающиеся облака, которые постепенно рассеивались.

В небе возникло несметное множество воздушных сетей; они казались натянутыми во всех направлениях: горизонтальном, вертикальном, под наклоном и даже по спирали. По мере того как закатывалось солнце, его лучи (подобно смычку, который наклоняется, чтобы коснуться разных струн) заставляли проявляться постепенно всю гамму цветов, каждый из которых обладал своим исключительным свойством. В момент проявления каждая сеть, похожая чистотой, точностью и хрупкой жесткостью на стеклянную нить, начинала постепенно распускаться, как будто ее материя раскалялась в небе, полном огней, и, темнея и теряя индивидуальность, расстилалась пеленой все более тонкой, пока не растворялась, открывая новую только что сплетенную сеть. В конце концов остались только неясные оттенки, перемешанные между собой. Так смешиваются цветные жидкости различной плотности, изначально слоями налитые в сосуд, медленно расплываясь, несмотря на их кажущуюся устойчивость.

С этого момента было уже трудно уследить за отдельными сценами этого спектакля, сменяющими одна другую с перерывом в несколько минут, а то и секунд, в различных уголках неба. Как только солнечный диск затронул горизонт, с противоположной стороны, на востоке, проявились разом до этого невидимые облака, окрашенные в ярко-сиреневые тона. Словно кто-то стремительно нанес на небесное полотно несколько мазков, дополнил их деталями и оттенками, а затем уверенными и неторопливыми движениями справа налево смыл с холста, оставив небо чистым над туманной грядой. Она окрашивалась в белые и серые тона, тогда как небо розовело.

Со стороны солнца появилась новая, сияющая красным светом волна, пришедшая на смену предыдущей, превратившейся в плотную туманность над линией горизонта. Когда ее яркое свечение стало ослабевать, на сцене возникли, словно ждали этого момента, и стали приобретать объем отблески зенита, которые еще не сыграли своей роли. Их нижняя граница зазолотилась и вспыхнула, а вершина, еще недавно сверкающая, приняла каштановый и фиолетовый оттенки. В то же время стала четко различимой их структура, как под микроскопом: тысячи маленьких волокон поддерживали выпуклые формы, как скелет.

Теперь прямые солнечные лучи полностью исчезли. В небе остались только розовый и желтый цвета: креветка, лосось, лен, солома. Но и это скромное богатство таяло на глазах. Небесный пейзаж возрождался в гамме белых, голубых и зеленых тонов. Однако отдельные уголки горизонта еще наслаждались последними мгновениями независимой жизни. Слева внезапно обрисовалась легкая завеса, как каприз колдовской смеси зеленых тонов; они постепенно перешли в красные, сначала яркие, затем – все темнее – фиолетовые и, наконец, черные как уголь, похожие на небрежный след угольного карандаша, слегка коснувшегося зернистой бумаги. Позади небо было альпийского желто-зеленого цвета, и облачная гряда оставалась непроницаемой, сохраняя четкие контуры. В западном небе брызнули еще на мгновение маленькие золотые горизонтальные струи, но с северной стороны была уже почти ночь: холмистые облака напоминали белесые выпуклости под известковым небом.