Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

а тот, не упуская ее из виду, – бьет. Вышла из-под огня, прибежала в кустики, о которых говорил мальчик, и нашла там восьмерых раненых. Двое было тяжелых. Молодой парень, ст. сержант лежал с оторванным боком.

– Я туда два пучка ваты, туго перевязала, уложила его на траве поудобнее, принялась за второго бойца, заросшего рыжей бородой, – без пятки. И всех перевязала. Высмотрела хатенку. «Полежите, я сейчас»… В хате была девушка лет 23, имя – Оля. Так и так, говорю. Надо сюда раненых. Хорошо, говорит, не возражаю. Ну, спасибо, а вы не боитесь. – Что ж бояться, мой отец-лесник ушел в партизаны, а мне с немцами дружбу водить?

Пошли вдвоем. Перенесли сержанта, затем остальных. Расстелила одеяло на полу, уложили всех в ряд. Ну, смотри тут за ними, а сама на деревню. Нашла там погреб цементированный, просторный. Встретила двух колхозниц, с трех слов объяснила им что к чему и уговорила их постлать соломы в подвале. Встретила ветеринара (пожилой – с усами – украинец). Как достать повозку? А вот повозка. Повозка стояла запряженная у колхозного двора. Дед помедлил, подумал – неизвестно, что скажет. А почему не съездить. Можно.

– Поезжай тихонько, окружно (в деревне-то немцы).

Сделали три рейса. Сержанта везли одного, второй раз взяли троих, затем – четверых, трое из них уже могли сидеть.

Ветеринар вспрыснул противостолбнячную сыворотку сержанту. В подвале уложили всех на койки. Удалось уговорить гражданскую сестру, работавшую в местной больнице, присмотреть за ранеными. А я пошла домой в батальон. Мост уже был подорван (с одного края), но перейти удалось.

В хате штаба батальона занялась хлебом (сидели без хлеба). Только поставила в печку один хлеб – страшный грохот, все обрушилось – мина попала через крышу избы прямо в корпус печки. К[омандный] П[ункт] меняем. Меня послали (все на счету) в одну из рот предупредить командира, что КП будет подальше, в леску.

В это время ст. адъютант б[атальо]на Алексей Кожанов, смельчак и красавец, курчавый, 22 лет (по всей видимости, он и она любили друг друга), пошел в разведку с лейтенантом Дульднером.

Когда вернулась в лес, хотела поесть, но прежде стала разуваться (с неделю не разувалась), зовут:

– Беги, лейтенант ранен. – Побежала.

Он лежал с двумя гранатами и винтовкой. Нога у колена держалась на одних сухожилиях.

– Зина, скорей…

Он, видимо, пробовал дострелиться – у виска был опал, – но не мог наставить винтовку прямо в висок.

Подбежал и Новоженин, санинструктор.

Я отрезала ногу садовым ножом, который был при мне, забинтовала.

Перенесли мы его в хату. Лежал тихо, только слезы катились из глаз.

А ногу мы зарыли в садике. Это было в 3 ч. дня.

Вызвал комбат, капитан: «Будем отходить».

Потом прибежал мальчик (может быть, тот самый):

– Тетенька, лейтенант умер за родину.

Отходили по балкам полуразрушенного моста (другого). Нужно было вынести Дульднера (контуженного той же миной). Из деревни его привел один боец.

Вела его под руку, через реку перебирались – я с одной, боец с другой стороны – лейтенант посередине, – так и карабкались. Отстали от своих. Стало темнеть.

Лейтенант:

– Не могу дальше…

У меня было две фляжки, в одной водка, в другой вода. Дала ему воды. Пошли. Накинула ему на плечи плащ-палатку. Перед лесом наткнулась на провод (немецкий). (Дульднер – ком[андир] роты.)

– Разрезать обязательно…

А сам почти без памяти. Ножа нет, достала свой садовый нож. Он пилил этот провод минут пятнадцать. И так больно было прислушиваться. Концы отвели в стороны и замаскировали, чтоб не сразу обнаружить их было можно.

Часа три шли втроем. Послали бойца узнать, в каком направлении ушел батальон. А сами прошли немного – наперекрест идет немецкая машина с зажженными фарами (красновато-синими) и два мотоцикла следом.

В стороне неподалеку стоял подбитый танк. Мы были возле хлебных копен. Легли. «Конец нам».

– Вы хоть не кашляйте, товарищ лейтенант…

На мотоциклах было по трое. Одна машина остановилась, слез передний, покопался чего-то (потом не спеша помочился на дорогу). Затрещали дальше.

Побрели дальше. Встречает тот боец, что посылали вперед.

– Б[атальон] ждет вас.

Пришел еще связной и пошли все четверо.

На рассвете – опять переправа.

Построен был кой-никакой мостик, по которому лейтенант перешел уже хорошо.

В деревне попросили для него парного молока, пошли дальше. В 4–5 ч. пришли в батальон.

(Один из тех восьми, что остались в деревне, после заходил в батальон в одежде «окруженца», спрашивал «сестру Зину», но я была занята и не повстречалась с ним.)

А уже за Сеймом вызвалась идти в разведку. Там «в окружении» оставалась моя шинель, и меня попрекнули этим. Я и вызвалась при первом случае. Меня отпустили, как знающую эту местность. (Здесь училась.) Пошла с 9 бойцами – десятая. Четыре дня была в Рыльске и два дня в деревне Романово (там жила подруга по техникуму – Валя).

Бойцы должны были подобрать оружие, оставшееся в окружении и испортить бронемашину. Рядом стояла еще машина с медикаментами.

У Вали узнала, что ключ от бронемашины у одного дядьки (коммуниста).

– Отдавай.

– Не отдам. – Вертится, хитрит; он из хаты, я из хаты.

Распахнула пальто, под которым была гимнастерка, вынула пистолет:

– Отдавай или конец. – Сама спокойна, голос спокойный.

– Пистолет ты спрячь, а скажи, кто такая и покажи документы.

Показала комсомольский билет. Отдал.

Спрятала ключ и говорю:

– Ну, раз ты уж отдал ключ, так скажи, где батарея немецкая.

Достала карту, он рассказывает, а я по карте отмечаю (где батарея – крестик, где пехота – три точки).

А дядька – пожилой, с хитрой бородкой, и все мне казалось, что ключ не тот он мне дал и рассказывает не то. Пошла. Леса там я знала. Забрала свою шинель в том месте, где оставила. Зашла на собрание, устроенное немцами, с узелком, в котором была шинель и яблоки.

Немец, седой, в черных очках, сидел за столом под образами. Избрали старостой одного старого колхозника. Немец, заслышав в задних бабьих рядах ропот на то, что «все забрали» и т. д., сказал через переводчика.

– Мы всем вас будем снабжать.

Пошла в Семеновку разведать, как там и что. Оказалось, там только два пулемета, а 25 машин с пехотой, о которых говорил дядька, ушли в другое место.

Пришла на свою батарею, показала свою бумажку (документ), рассказала командиру батареи. Затем в полк. Бойцы перевезли винтовки.

–

В шинели, наверно, была фотокарточка Кожанова.

Бронемашину могли увести, раз ключ был.

Лейтенант, с кот[орым] адъютант ходил в разведку, мог также быть влюблен в нее. И