Флердоранж - аромат траура - Татьяна Степанова

Чибисов обернулся к ней, явно собираясь послать и ее и Трубникова далеко-далеко, как вдруг…

Наверху послышался шум. Громкие возгласы. Кто-то стучал в дверь, истошно крича: Полина, открой! Полина, что происходит?! А затем Катя услышала тревожный крик Кустанаевой, призывавшей подняться наверх какого-то отца Феоктиста. Чибисов, более не обращая на них с Трубниковым внимания, рванулся к лестнице на второй этаж. Участковый, не задумываясь, последовал за ним, увлекая за собой и Катю. По тому, как кричали наверху женщины, было ясно: в доме случилось что-то ужасное.

— Полина, прошу тебя, не дури, открой дверь! — гудел наверху чей-то бас. — Полина, девочка, да что же это такое?

Лестница была винтовой и высокой — у Кати даже голова закружилась. На втором этаже лестница упиралась в просторный холл, куда выходили двери сразу нескольких комнат. Перед Самой дальней дверью Катя увидела Кустанаеву, маленькую толстую медсестру и высокого священника в темно-коричневой рясе, подпоясанной широким кожаным ремнем. Это и был отец Феоктист. Он гулко барабанил в дверь кулаком, а затем, обернувшись к побледневшему Чибисову, прошептал:

— Миша, надо высаживать. Бог знает, что может случиться…

Чибисов так и налетел на перепуганную медсестру.

— Не знаю, ничего не знаю, Михал Петрович, — залепетала та. — Она все на кровати лежала… Потом вроде задремала, потом проснулась и говорит: Мне в душ надо, тетя Вера. Ну, я вышла. Чтобы халат ей и полотенца принести чистые. Возвращаюсь, а она дверь изнутри закрыла и голоса не подает.

— Она что-то рвет там, — шепнула Кустанаева Чибисову. — Я треск ткани слышала.

— Полина, дочка, открой мне! — не своим голосом закричал Чибисов. — Доченька моя!

В ответ за дверью что-то грохнулось об пол:

— Миша, посторонись. Николай Христофорович, помоги мне. Ну-ка с богом!

Отец Феоктист и участковый Трубников с разбега ударили в дверь точно два пушечных ядра. Дверь затрещала, они поднажали и с шумом высадили раму. То, что Катя увидела за дверью, она потом долго не могла забыть.

На самую середину комнаты, а это была светлая, уютная полуспальня-полукабинет с широкой кроватью, туалетным столиком, заставленным косметикой, с традиционным компьютером у окна и стенами, украшенными яркими эстампами в стиле панк-рок, был передвинут явно с летней веранды стол-подставка для цветов. Сами цветы — пышные голубые гортензии в кашпо из ротанга — были варварски сброшены на пол. Земля из разбитых горшков высыпалась, пачкая узорный шерстяной ковер. На столе, балансируя, стояла девушка в батистовой пижаме в трогательный розовый горошек — бледненькая, веснушчатая, темноволосая. Обеими руками она цеплялась за связанную из каких-то грязно белых матерчатых полос совершенно немыслимую веревку, прицепленную к хрустальной люстре. Петля этой странной веревки обвивала шею девушки.

— Уходите отсюда! Все уходите! — кричала она. — Я все равно это сделаю, я решила! Это все из-за меня я этого хотела… Я так сильно хотела, чтобы он умер!

Она пошатнулась, теряя равновесие, стол-подставка под ее тяжестью предательски затрещал, веревка натянулась, петля заскользила, и казалось, еще секунда, и случится непоправимое…

— Полина! — Чибисов бросился к ней, но…

— Не подходите ко мне… Папа, стой, иначе я…

То, что она спрыгнет — в это мгновение Катя в этом даже не сомневалась. Это было видно по ее глазам. А на то, что нелепая веревка оборвется или люстра не выдержит, шансов было мало.

— Полина, не смей, прекрати, — резко, зло сказала Катя, стараясь, чтобы голос ее — голос чужого, незнакомого девушке человека прозвучал в этой куче-мале насмерть перепуганных домашних как можно громче. — Повеситься — это гадко, тошнотворно для женщины…

Она поймала взгляд Полины — в затуманенных ее зрачках что-то мелькнуло.

— Будешь после смерти синяя, страшная. Язык вывалится, распухнет, глаза остекленеют. До тебя не только дотронуться — смотреть противно будет…

Полина быстро вскинула руки к шее и вцепилась в петлю. В это мгновение к ней кинулся, шурша рясой, отец Феоктист. Подхватил девушку под колени, крикнув Кустанаевой:

— Лиза, ножницы и стремянку, быстро!

Через минуту в комнате появилась стремянка. Кустанаева ловко вскарабкалась к самой люстре и ножницами срезала веревку. Отец Феоктист держал Полину на руках. Голова девушки безвольно упала ему на плечо.

— Вызывайте «Скорую», — сказала Катя Чибисову — тот ошеломленно кивнул. — Ей успокоительное нужно. Куда же вы? Вот телефон.

Телефонная трубка валялась на кровати, но Чибисов словно не видел ее. Он был как слепой. Отец Феоктист осторожно понес Полину вниз, в гостиную. Кустанаева по мобильному вызвала врачей. Участковый Трубников поднял с пола веревку.

— Платье на полоски разорвала и связала — надо же… Платье подвенечное. Которое следователь у нее никак изъять не мог. Не давала, — сказал он, аккуратно сворачивая веревку, ища, во что бы ее упаковать как вещдок.

— Господи, за что мне все это, — прошептал Чибисов. — И это еще…

Катя вместе с участковым спустилась в зимний сад. Ничего теперь не оставалось, как терпеливо ждать «Скорую». Когда прибыли врачи, Трубников, приватно переговорив с отцом Феоктистом, кивнул Кате — мол, на сегодня все. Баста.

Это было ясно и так; допросить главного свидетеля, то есть выполнить то, основное, за чем, собственно, ее и послали в Славянолужье, Кате не удалось.

— Девчонка-то что-то чудное крикнула, слышали? — тихо сказал Трубников, когда они шли по дорожке к калитке. — Мол, она хотела, чтобы Хвощева убили, мол, из-за нее это все.

— Я слышала, — ответила Катя, — только Полина сказала это не совсем так.

О том, что с шести часов утра она ничего еще не ела, Катя вспомнила, лишь когда взору ее предстала еще одна странная картина. Недалеко от дома Чибисовых — за рощей на берегу реки Славянки — стояли длинные неубранные столы под полосатыми полотняными тентами, Вокруг столов суетились двое усталых потных официантов. Один кое-как сваливал в большие картонные коробки немытые столовые приборы и тарелки с объедками, другой строил из стульев пирамиды на траве и запихивал в полиэтиленовые мешки скомканные, залитые вином и соусами скатерти. Тут и там на траве под столами валялись хлебные корки, огрызки яблок, кожура от бананов, привлекавшие взъерошенных ворон, зорко следивших за официантами с верхушек деревьев. Как только официанты, нагрузив очередную коробку грязной посудой, тащили ее к стоявшей на лужайке «Газели», вороны с торжествующим карканьем пикировали к столам. Официанты возвращались, прогоняли птиц с криком и руганью, а через пять минут все повторялось снова.

— И застолье все как есть бросили, — сказал Трубников, грустно кивая на столы, — свадьбу здесь справляли на вольном воздухе. Неделю гулять собирались, а тут ночью гроза. А потом убийство. Так все и бросили впопыхах. Сегодня только помаленьку убирать начали. Кстати, Екатерина Сергеевна, раз уж о еде речь зашла, поедемте обедать, а?