Флердоранж - аромат траура - Татьяна Степанова

— Спасибо, но что-то не хочется, — сказала Катя.

— Да не куда-нибудь, вы не думайте, а ко мне. Я вчера вечером окрошки наделал, квас у меня свой в холодильнике, лучка-укропчика с грядки надергаем, огурчиков свежих малосольных. Я все сам делаю — сам себе и кулинар, сам и повар. Один ведь живу.

— Один? — удивилась Катя. — А где же ваша семья?

— Нету. — Трубников развел руками. — Родители умерли давно, сестра замуж выскочила в соседний район. Брательник младший на реку Амур подался сразу после армии. В совхозе оставаться не хотел. Теперь вон все телеграммы шлет, почву зондирует — нельзя ли вернуться. Непутевый он какой-то.

— А вы так и не женились?

— Как видите — еще не успел, — Трубников усмехнулся, отчего вокруг глаз у него лучиками пошли морщинки. — В районе к целом ни одной охотницы за милиционера пойти замуж не нашлось. Ну а потом я еще в Афгане воевал — это тоже, знаете ли, того… Отпугивало многих. А сейчас что ж, сорок шестой уж год стукнул — куда теперь жениться… Только народ насмешишь. Ну как, поедем окрошку есть?

— Ой нет, большое спасибо, Николай Христофорович, — Катя покачала головой, — но после сегодняшних впечатлений не очень мне хочется обедать. К тому же ехать пора. Шестой час, пока до Москвы доберусь.

Трубников больше ничего ей не сказал. И Катя поняла: за окрошкой он явно хотел обсудить с ней то, что произошло в доме Чибисовых. И был уязвлен в лучших чувствах своих, когда Катя, пусть и мягко, и вежливо, но дала понять, что обсуждать это она пока не собирается. Нет, это не было пренебрежением к участковому Трубникову — просто у Кати не было сил после всего еще и молоть об этом языком.

— До свидания, Николай Христофорович, — сказала она. — И спасибо за помощь.

— Прощайте. — Трубников подчеркнуто вежливо козырнул.

До магистрального шоссе было недалеко. Однако добираться пришлось по разбитому проселку через поля. Проехав совсем немного, Катя остановилась, заглушила мотор. Смотрела на пыльное лобовое стекло, вспоминая то, другое — высаженное яростным ударом. Машинально включила дворники. Вот она и побывала в этом Славянолужье. Увидела в луже кровь пополам с дождевой водой, разбитую машину, мертвое изувеченное тело человека, которого она не знала и никогда не встречала в своей жизни. Увидела эту девочку Полину — невесту-вдову с самодельной петлей на шее…

— А ведь это именно я спасла Полину, — мелькнуло у Кати. — Странно, но никто этого, кажется, и не заметил. А ведь я спасла, удержала ее. Или нет? Все зависит от того, что это было — попытка убить себя или же хорошо рассчитанный трюк, специально разыгранный, чтобы никто не мог заподозрить…

Катя закрыла глаза. Нет. Это неправильно. Это не так. Полина действительно хотела покончить с собой. И я ее спасла.

Кто-то энергично посигналил сзади. Катя очнулась от дум. Она явно кому-то мешала на этой тихой сельской дороге. В зеркале материализовались очертания большого бордового внедорожника. Катя медленно завела Жигули и съехала на обочину, уступая путь. Машины поравнялись. Это был старый «Шевроле» — запыленный от колес до. крыши. За рулем его сидел молодой мужчина, вид которого Катю сразу же обеспокоил.

На первый взгляд незнакомец был похож на провинциального братка, каким его обычно изображают в телесериалах: плечи — косая сажень, мускулистый торс, профиль боксёра и молодой гориллы. Вся фигура словно грубо вытесана из дубового чурбака и одновременно дышит уверенностью, силой и бесшабашной молодцеватостью. Из одежды — только черная безрукавка да брюки цвета хаки. На правом предплечье, где тугими шарами наливаются бицепсы, — смутная татуировка, сливовый вид которой на загорелой коже отнюдь не внушает доверия на пустынном деревенском тракте. На шее — толстая золотая цепочка.

Катя заметила сначала все эти отдельные подозрительные детали, а уж только потом взглянула незнакомцу в глаза. Глаза были ярко-голубого цвета, как незабудки. Они создавали какой-то забавный и одновременно светлый диссонанс с грубой лепкой лица и фигуры.

— Что, сломались? — спросил незнакомец, наклоняясь к открытому окну своего вездехода.

— Нет, — ответила Катя. — Все в порядке.

— А чего ж зависли?

— Просто отдыхаю, — Катя демонстративно закрыла свою дверцу на защелку — бог его знает этого голубоглазого. Внешность самая разбойничья.

— Что, как папа Щтирлиц по дороге в Берлин? — ухмыльнулся водитель «Шевроле». — Я вас, может, разбудил?

— Нет, — Катя отвечала вежливо и независимо — по крайней мере ей так казалось; А сама уже украдкой тянула сотовый из бардачка — мало ли… Наберешь 02 вслепую, авось Трубников и услышит.

— Значит, с тачкой все в порядке? Тогда большой привет. Долго тут не спи и не мечтай, — сказал незнакомец задушевно. — Там сзади цистерны с молоком ползут. На первой Жорка Морозов из Рогатова. Ему пьяному на пути не попадайся. Живо всю задницу до бензобака всмятку сплющит, — он кивнул на кузов Катиной семерки. — И не хнычь потом, что я тебя не предупредил.

Внедорожник с ревом газанул, и только пыль взвилась на дороге. Катя быстро завелась и поехала. Молоковозы догнали ее уже на шоссе. Из кабины головного молоковоза лилась громкая песня из врубленной на полную громкость магнитолы. Впереди на обочине замаячил салатовый жилет гаишника. И молоковозы сразу отстали, а радио заглохло.

Катя вздохнула с облегчением: Славянолужье, арриведерчи. Есть места, в которые лучше не возвращаться. Потому что — и в этом ваше сердце не лжет — ничего хорошего из этого все равно не выйдет. По дороге домой Катя искренне думала, что в Славянолужье она не вернется никогда.

* * *

На закате, когда солнце медленно опускалось в реку, окутывая лес и луга сумеречной дымкой, Николай Христофорович Трубников приехал на мотоцикле на хутор Татарский. Название места было старым, но от старины почти ничего не осталось. Самого хутора давно уже не было и в помине. А окрестности были заняты дачниками. Однако и дач тут было пока немного. Москвичи неохотно ехали в такую даль.

Трубников ехал на своем. Урале на дачу под номером три. Номеров, собственно, официально никто домам и участкам здесь не присваивал. И так как в Татарском не было ни улиц, ни переулков, сами дачники выбрали для своих домов числа, какие кому больше пришлись по вкусу. В результате дача Бранковича шла под номером 13, дача Галины Островской под номером три, а дом Александра Павловского, стоявший по соседству с дачей Бранковича, имел своей визитной карточкой семерку.

Николай Христофорович Трубников остановил мотоцикл у дома Островской. Некогда дом этот был обычной деревенской избой. Но трепетно разобранный по бревнышку, перевезенный на берег Славянки, заново собранный и обшитый вагонкой, он являл собой теперь уже зрелище не избы, а именно дачи: крыша с мансардой-фонариком, деревянное крыльцо-веранда, открытая всем ветрам, с вечно сушащимися на перилах купальниками и полотенцами.

Летними погожими вечерами на этой веранде за круглым колченогим столом, покрытым клеенкой, частенько собиралась теплая компания. Но сейчас, кроме хозяйки дачи Галины. Юрьевны Островской, на веранде не было никого. Островская лежала на тахте в углу и вроде бы читала книгу. Заслышав шум мотоцикла, она медленно перевернула страницу и даже головы не подняла.