Милые обманщицы. Невероятные - Сара Шепард

Майя. Эмили остановилась, вдыхая запах затхлой сырости, скопившийся в помещении. Минувшим вечером они с Майей признались друг другу в любви. Можно ли считать, что и теперь, когда Эмили неизвестно на сколько застряла здесь, в краю кукурузы и коровьего навоза, они по-прежнему вместе? Можно ли считать, что она изменяет Майе? И почему Эмили до сей минуты за весь вечер ни разу не вспомнила о ней?

Пикнул телефон Тристы. Она выбралась из толпы танцующих и достала его из кармана.

– Мама, чтоб ей пусто было, уже в тысячный раз шлет мне эсэмэс! – объяснила она, перекрикивая музыку.

Эмили пронзил ужас. Того и гляди с минуты на минуту она тоже получит сообщение. «Э» всегда известно, когда ее посещают порочные мысли. Правда, ее мобильник… лежит в «штрафной» банке.

Эмили рассмеялась. Ее телефон в «штрафной» банке. Она веселится на вечеринке в Айове за тысячи миль от Роузвуда. И, если «Э» не сверхъестественное существо, он никак не узнает, чем сейчас занимается Эмили.

И внезапно Айова показалась ей не таким уж плохим местом. Вовсе. Даже. Не. Плохим.

Воскресным вечером Спенсер покачивалась в гамаке на террасе дачного домика бабушки, наблюдая, как еще один сексуальный мускулистый серфингист поймал волну у берегов пляжа Монахинь, простирающегося вдоль дороги, которая проходила мимо монастыря. Внезапно на нее упала тень.

– Мы с папой сходим в яхт-клуб, – известила ее мама, сунув руки в карманы бежевых льняных брюк.

– О. – Спенсер силилась вылезти из гамака, не запутавшись ногами в сетке.

Стоун-Харборский яхт-клуб располагался в старом здании на берегу моря, где пахло солью и плесенью, как в подвале. Родители, подозревала Спенсер, любили ходить туда, потому что в это заведение допускались только члены клуба.

– Можно мне с вами?

Мама поймала ее за руку.

– Вы с Мелиссой останетесь здесь.

Ветер дохнул в лицо Спенсер запахами рыбы и воска для досок. Она попыталась посмотреть на сложившуюся ситуацию глазами матери: должно быть, мало приятного в том, что твои дети пылают друг к другу столь неистребимой ненавистью. Но Спенсер хотелось, чтобы мама взглянула на происходящее с ее точки зрения. Мелисса – злостная суперстерва, и она вообще не желала с ней разговаривать, до конца жизни.

– Прекрасно, – театрально произнесла Спенсер.

Открыв раздвижную дверь, она с гордым видом вошла в большую гостиную.

Хотя в доме бабушки Хастингс, построенном в ремесленном стиле[27], имелись восемь спальных комнат, семь ванных, отдельный выход на пляж, роскошная детская, домашний театр, навороченная кухня и мебель, созданная на фабриках Стикли[28], семья Спенсер любовно называла его «мексиканской кафешкой». Может, потому, что в особняке бабушки в Лонгбот-Ки во Флориде стены украшали фрески, пол был мраморный, имелись три теннисных корта и винный погребок, где регулировалась температура помещения.

Спенсер с высоко поднятой головой прошествовала мимо Мелиссы. Та, развалившись на желто-коричневом кожаном диване, что-то тихо говорила в свой айфон. Наверное, болтала с Йеном Томасом.

– Я буду в своей комнате, – громко, во всеуслышание объявила Спенсер, дойдя до лестницы. – Всем спокойной ночи.

Она бухнулась на свою кровать в виде саней, довольная тем, что в ее комнате ничего не изменилось за те пять лет, что она здесь не была. В ее последний визит сюда с ней приезжала Элисон, и они вдвоем часами наблюдали с балкона за серфингистами в старинную подзорную трубу из красного дерева, принадлежавшую покойному дедушке Хастингсу. Это было ранней осенью, когда Эли со Спенсер только-только пошли в седьмой класс и отношения между ними были вполне нормальными – может быть, Эли тогда еще не начала встречаться с Йеном.

Спенсер содрогнулась. Эли встречалась с Йеном. «Э» знал об этом? Знал ли он, что Спенсер поссорилась с Эли в тот вечер, когда Эли исчезла? Значит, «Э» был там? Спенсер хотела бы сообщить об «Э» полиции, но злодей, похоже, недосягаем для закона. Объятая страхом, она с опаской огляделась. Солнце опустилось за деревья, в комнате сгущалась пугающая темнота.

Зазвонил телефон, Спенсер подпрыгнула на месте. Достала мобильник из кармана халатика и, щурясь, посмотрела на дисплей. Номер не был ей знаком, но девушка поднесла трубку к уху и нерешительно произнесла:

– Алло?

– Спенсер? – раздался в трубке мягкий напевный девичий голос. – Это Мона Вондервол.

– О. – Спенсер так стремительно вскочила, что у нее закружилась голова. Мона могла ей позвонить только в одном случае. – С Ханной… все… нормально?

– Э… нет, – удивленно произнесла Мона. – Ты разве не слышала? Она в коме. Я – в больнице.

– О боже, – прошептала Спенсер. – Она поправится?

– Врачи не знают. – Голос Моны дрогнул. – Возможно, она вообще не очнется.

Спенсер закружила по комнате.

– Я сейчас с родителями в Нью-Джерси, но завтра утром вернусь, так что…

– Я звоню не для того, чтобы тебя заела совесть, – перебила ее Мона. Она вздохнула. – Извини. Нервы ни к черту. Звоню лишь потому, что у тебя, как я слышала, хорошие организаторские способности.

В комнате было холодно, пахло как будто песком. Спенсер коснулась края огромной витой ракушки, стоявшей на письменном столе.

– Ну да.

– Отлично, – сказала Мона. – Тогда, может, организуешь ночное бдение при свечах в поддержку Ханны? Думаю, будет здорово, если все придут, соберутся вместе, чтобы поддержать ее.

– А что, отличная идея, – тихо согласилась Спенсер. – Папа рассказывал, что пару недель назад он был на приеме, который проводили в том роскошном шатре на поле для гольфа. Может, и мы там устроим.

– Прекрасно. Тогда ориентируемся на пятницу. У нас будет пять дней, чтобы все подготовить.

– Да, на пятницу.

После того, как Мона пообещала написать и разослать приглашения, если Спенсер найдет место для проведения мероприятия и позаботится о провизии, Спенсер повесила трубку. Снова плюхнулась на кровать, глядя на ажурный балдахин. Неужели Ханна умрет? Спенсер представила, как Ханна лежит без сознания, одна-одинешенька в палате, и у нее сдавило горло.

Тук… тук… тук…

Ветер стих, и даже океан не шумел. Спенсер прислушалась. Кто-то бродит возле дома?