Аббатиса - Лорен Грофф

обрядит это гадкое тело в достойное платье, в этих ужасных старых платьях Мари буквально тонет, просто посмешище. Жаль благородной крови, жаль крови, что течет в детях императрицы. Мари ничуть не похожа на своих братьев и сестер, разве что подбородок, рост, нос, лоб, волосы и немного глаза. Никогда, никогда Мари не составит удачную партию: нечего и мечтать. Только представьте Мари в драгоценностях, это же просто смешно! Ряженое пугало, невозможно, ха-ха-ха-ха-ха. Ох, добавила императрица, надо приказать подать вина, да побольше, судя по этой девчонке, она способна сожрать трех коров от морды до хвоста, и в ее животе еще останется место для гуся. Принесите еды, крикнула императрица в двери, да побольше, чтобы хватило на четверых здоровяков. Почему ты стоишь, раздраженно спросила императрица. Мари села. Долгая тишина, ожидание, в камине трещат поленья.

А может, я поспешила, наконец прервала молчание старая императрица, если вдуматься, кто знает, как все сложится, может, Мари окрутит какого-нибудь дурака, чего только не бывает, у людей подчас очень странные вкусы. Каких только союзов не повидала императрица, даже эта горбунья Клотильда с ее свиным рылом стала герцогиней! Свинорылая горбунья – и герцогиня, вы только подумайте! И так далее, и тому подобное. Быть может, Мари выйдет замуж и наплодит благородных детишек. Все-таки в ее жилах течет кровь феи Мелюзины, как и в ее сестрах, а они сущие чаровницы, так и светятся. Словно лунный камень. Мари тоже сияет, теперь императрица видит это зловещее мерцание. И чем больше старуха привыкает к лицу Мари – хотя в нем, разумеется, нет ни капли красоты, Мари, по правде говоря, очень-очень безобразна, просто на удивление безобразна, – тем больше она замечает, что глаза Мари вовсе не безобразны. Они полны огня. А это уже что-то – внутренний огонь. Жаль, что Мари родилась девочкой, хотя детям императрицы от этого, разумеется, только лучше. Нет-нет. Старуха рада за своих детей.

Накрыли на стол, слуги удалились, Мари и императрица поели. А я и забыла, что ты недавно осиротела, проговорила императрица с набитым ртом. Что ж, я сама сирота. Так одиноко быть сиротой. Матерью Мари восхищаться особо не за что, однако она отличалась упорством, она в конце концов заставила свою семью принять Мари.

Моя мать была лучшей из женщин, тихо отвечает Мари.

Императрица сердито шипит, изо рта у нее летят крошки разжеванного хлеба. И вовсе она не была лучшей из женщин, отрезает Матильда, еще чего, есть женщины и получше. Но она была, в общем, неплохая, неплохая для женщины, лишившейся чести. А в девичестве даже очаровательная. Настолько очаровательная, что соблазнила того, кто не мог стать ей мужем. Ну, может, не соблазнила, хотя правду говорят, у женщин кровь горячей, все это знают. Грех Евы – в страсти. А вина твоей матери в том, что была очаровательна и глупа, не сумела убежать. Императрица и сама когда-то была очаровательна, о ее красоте слагали песни, но она хотя бы не была глупа, она бегала быстро. Она бегала очень быстро, и никто ее не поймал, и поэтому ее не изнасиловали, ни разу. Как бы ты ни была безобразна, надеюсь, ты понимаешь, что это может случиться с тобой, сказала императрица, порой кровь будоражит не красота, а власть. Надеюсь, в этом ты больше похожа на меня, чем на мать, добавила она. Надеюсь, ты умеешь быстро-быстро бегать.

Императрица ждала. Вообще-то мама бежала довольно быстро, медленно проговорила Мари.

А вот ты вряд ли меня обгонишь, сказала Матильда, сверкая глазами, и Мари охватила дурнота: уж не хочет ли эта древняя старица побегать с ней взапуски? Они вышли из дворца на освещенную факелами улицу, подобрали юбки, темная грунтовая дорога мелькала под ногами. Если бы Мари победила, ей отрубили бы голову.

Ваша правда, сказала Мари, мне действительно не обогнать вас.

Императрица улыбнулась. Отрадно, что Мари не чужда дипломатии, приятно это сознавать. Ладно, хорошо, она поможет Мари, как ни странно, она не питает к ней неприязни, хотя была совершенно уверена, что возненавидит ее с первого взгляда. И все равно императрица отдаст слугам приказ охранять Мари с оружием в руках по пути ко двору в Англетерре. Это все, что Матильда может для нее сделать. Хотя она и без того уже сделала достаточно.

Благодарю вас, сказала Мари, но мы со служанкой можем и сами переправиться через Ла-Манш, добрались же мы до Руана.

Императрица залилась девичьим смехом, и Мари заметила, что у нее недостает верхних и нижних резцов, а коренные зубы почернели от гнили. Глупая девчонка, говорит императрица, теперь уже всем известно, что ты гостила у меня, что ты кровная родственница правителей Англетерры. С виду ты неказистая, однако же за тебя дадут какой-никакой выкуп – а может, тебя принудят пойти под венец, чтобы семейство мужа стало ближе к трону. Ты сущий ребенок, если этого не понимаешь.

Мари делает вдох, выдох, смиренно благодарит императрицу за покровительство.

Что ж, говорит императрица, поднявшись из-за стола, к родне родни следует отнестись по-доброму. Матильда смеется своей остроте и вдруг заявляет, что ей пора идти спать. Сухой ручкой любовно треплет Мари по щеке.

Императрица уходит в шуршании шелка и запахе трав от моли. Больше Мари никогда не видела эту женщину, обретшую величие по праву рождения, еще большее – в браке и наибольшее – в своих потомках: так напишут на ее надгробии в кафедральном соборе Руана, когда Матильда получит загробное воздаяние.

Мари убирает письмо.

Нет, говорит она аббатисе, не может быть, чтобы императрица Матильда тяжело заболела, она не может умереть. Она будет жить вечно в сознании Мари, и образ ее год от года будет высыхать от горечи и суеты и в конце концов исчезнет, умалится до кусачей блохи, что скачет по складкам ее обширных юбок.

Но аббатиса уже не слушает Мари. Я бы все отдала за пирог с крыжовником, говорит Эмма с детской улыбкой, Мари вздыхает и звонит в колокольчик, и кухарка аббатисы, ворча, поспешает наверх.

Епархиальные власти не оставляют Мари в покое. Они требуют встречи, Мари отправляет к ним аббатису Эмму, та поет, и озадаченные набольшие выпроваживают ее вон.

Служанка украла тележку и была схвачена в трех лигах от обители. Мари не дает ее повесить: сговорились на том, что воровке вырвут глаз, пусть носит повязку, а ведь Мари всегда нравилось ее кроткое лицо, хотелось его погладить.

Иногда просачиваются известия об Алиеноре, слухи приносят явившиеся за подаянием, о королеве