Собственные записки. 1835–1848 - Николай Муравьев-Карсский

Петербург, 29 июня

Не заставши ни военного министра, ни дежурного генерала, я в министерстве вошел в кабинет графа Чернышева[19], дабы узнать, где его могу найти, и встретил Позена, с коим я, между прочим, вступил в разговор насчет представленных проектов об упразднении 1-й армии. Он сказал мне, что проекты сии были рассматриваемы предварительно в собрании директоров департаментов Военного министерства, причем нашли нужным сделать некоторые изменения, которые касались, сколько я мог заключить, до предметов, относящихся к необходимому усилению занятий департамента, по уничтожению штаба армии. Занятия сии, хотя нисколько не зависимые от имеющей учредиться в Киеве Счетной комиссии, хотят на нее возложить, невзирая на то, что сим продлится и существование ее, вопреки желанию государя, дабы она сколь можно скорее упразднилась. Проекты сии не были даже еще в докладе у военного министра под тем предлогом, что меня ожидали тогда, как мне не подлежит соглашаться на изменения в проекте, который подписан фельдмаршалом.

Позен любопытен был знать о деле Левашова, и мне хотелось также узнать о направлении его, почему разговор наш обратился к сему предмету. Он затверженными, как заметно было, словами сказал мне, что противоречие между отношением фельдмаршала и донесением Левашова было ни для кого непонятно; но между тем, по расспросам, сделанным здесь адъютанту фельдмаршала Рудзевичу, узнали, что бумаги были ему вручены мною лично, а потому и заключили, что содержание должно быть мне известно. Вследствие сего, зная слабость фельдмаршала, полагали облечь меня в ответственность относительно содержания сих бумаг.

– Без сомнения, – отвечал я, – знаю я содержание и утверждаю справедливость их.

– Удивительно, однако ж, – отвечал Позен, – что граф Левашов в присланном недавно донесении своем опять подтверждает сказанное им.

– Кто ж сему виноват? – возразил я. – Объяснения его, вероятно, его же и обвинят.

– Я думаю, что он написал неправду, – сказал Позен. – Как вы думаете?

Я с жаром отвечал:

– Когда его донесения противоречат фельдмаршальским, то нет никакого сомнения в несправедливости их.

– Да, так точно; они несправедливы, – сказал Позен; – но он в последнем рапорте своем вину происшествия сего слагает на Главный штаб армии.

– Это окажется, ежели справедливо, – сказал я ему, и мы разошлись.

Я поехал к военному министру на квартиру, куда он должен был прибыть с дачи до отъезда в Красное Село. Я там несколько обождал и по приезде министра был им скоро принят. Первый спрос его был о состоянии здоровья жены моей, и потом мы сели. Я хотел было начать вручением ему привезенных мною бумаг с расписанием чиновников, поступающих на штатные места в комиссию и остающихся до упразднения армии, полагая, что он вникнет в дела сии и выслушает о ходатайстве фельдмаршала касательно некоторых; но военный министр мало занимается выслушиванием и, как известно, охотнее сам говорит то, что знает о делах, а потому и не может с первой руки получить о них сведения, без постороннего влияния. Он прервал меня спросом, везу ли я с собой ответ фельдмаршала на письмо государя. Я показал ему куверт, надписанный в собственные руки его величества, и другой, с представлением государю бриллиантовой шпаги и оружия, поднесенных фельдмаршалу жителями Парижа, едва успев вкратце сказать, что письмо сие писано генералом-фельдмаршалом по черновому еще за семь лет до сего писанному собственной его рукой, и что он еще из Могилева располагал было представить сии вещи государю. Министр сказал мне, что письма сии приличнее мне лично вручить его величеству. После сего я отдал ему две докладные записки от фельдмаршала государю, с ходатайством о дежурном генерале Карпове и генерал-интенданте Лашкареве, принадлежащие к спискам о чиновниках упраздняемого штаба, объяснив ему содержание и прося распечатать; но он, посмотрев надписи, сказал с видимым неудовольствием, что раскрывает бумаги на имя государя только с номерами и что, как на сих не было номеров, то предоставляет мне самому представить их его величеству. Хотя я ему и объяснил, что номера не выставлены по ошибке, но он не хотел раскрыть их. За сим он стал расспрашивать меня об обстоятельствах происшествия с музыкой и показал мне первое письмо о сем фельдмаршала государю, как бы желая уловить меня в сем деле. Узнав почерк письма, я не взял оного, сказав утвердительно, что содержание его мне известно. Тогда он раскрыл отношение фельдмаршала о сем происшествии и оправдательный рапорт Левашова, полученный на днях с адъютантом его Ленковским, нарочно сюда из Киева посланным и уже отъехавшим обратно. Пробегая первые две страницы сего рапорта, он сличал их со словами, помещенными в отношении фельдмаршала, и спрашивал у меня объяснения на счет противоречий: ибо граф Левашов, подтверждая справедливость своего первого донесения, возражал на отношение фельдмаршала (копии которого он, кажется, получил с Рудзевичем), но, как видно было, более запутывал только объяснения свои, не касаясь главного, то есть присутствия Карпова при сем деле, чего я не мог заметить в сем последнем донесении, в коем он только опровергал слова фельдмаршала, будто он не караулы осматривал, а был с семейством на прогулке во время сего происшествия, говоря, что в первый день, когда отдавал приказание музыке, был верхом, о прочем же умалчивает. В другом месте он утверждает, что музыка точно была поставлена близ отхожих мест, что составляло неприятный вид для публики, что место сие было тесно для прогулки и что вновь им назначенное было обширно и весьма выгодно. На сие я отвечал министру, что в несправедливости показаний графа Левашова можно свидетельствоваться всем городом, в присутствии которого происшествие случилось; что отхожие места в прошлом году точно были позади гауптвахты, но и тогда не мешали публике собираться, а что в нынешнем году и отхожие места сии переставлены.

– Так я не понимаю сего объяснения, – сказал министр. – Вы подтверждаете справедливость отношения фельдмаршала?

– Подтверждаю, – отвечал я, – вполне. В отношении сем не помещено еще только то, что в то время, когда ко мне приезжал генерал Трузсон, граф Левашов ездил к фельдмаршалу с жалобой на Карпова, и когда я отпустил Трузсона с ответом и доложил фельдмаршалу (как видно из отношения), то фельдмаршал сказал мне о приезде к нему Левашова и о жалобе его на Карпова. Я спросил его сиятельство, в чем жалоба сия состояла, и получил в ответ, что он о музыке ничего не говорил, а жаловался, что будто Карпов приезжал шуметь к нему под окно, на что ему князь отвечал, что о сем скажет Карпову; при каковом случае я и объяснил фельдмаршалу встречу мою с Карповым после возвращения музыки в лагерь, что случилось против дома Левашова, когда его в оном не было, причем Карпов не произнес почти ни одного слова (как сие выше показано в сих Записках).

– Постойте, – сказал министр. – Вот он еще что пишет: что доказательство справедливости его жалобы на Карпова он свидетельствует тем, что фельдмаршал обещал ему лично строго взыскать с Карпова.