Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева - Владимир Исаакович Соловьев

традиционном “еврейском" преступлении — измене родине. Напомним читателю, что обе предыдущие попытки провести в России показательные антиеврейские процессы были прерваны: “дело врачей" в 1953 году — смертью Сталина, а “дело Бейлиса" в 1913 году — решением суда присяжных, который снял с обвиняемого кровавый навет в ритуальном убийстве русского мальчика.

Андропову удается значительно больше, чем его предшественникам, но далеко не все. Причем самое главное, что не удается, — провести под шумовые эффекты Русской партии прямые акции Комитета государственной безопасности и, сделав из евреев козлов отпущения, раз и навсегда покончить с “пятой колонной" внутри страны. Несомненно, одними евреями дело бы не ограничилось — просто они всегда принимают на себя удар первыми.

Двух главных “угонщиков" Эдуарда Кузнецова и Марка Дымшица ленинградский суд приговорил к смертной казни, но под давлением мирового общественного мнения, которое добивалось одновременно от генералиссимуса Франко отмены смертного приговора баскским террористам и добились этого на день раньше, высшая мера была заменена 15-летним сроком лишения свободы. Затем потенциальных угонщиков освободили досрочно в 1979 году — в обмен на двух советских шпионов, пойманных в США. Точно так же и во втором случае Андропову не удалось применить к Анатолию Щаранскому высшую меру наказания, предусмотренную советским законодательством за измену родине, — его присудили к 13 годам лишения свободы.

Но дело не в том, что оба жестоких приговора оказались все-таки менее жестокими, чем задуманы Андроповым, а в том, прежде всего, что суды не стали, как он планировал, показательными, не послужили сигналом к действию, остались одиночными акциями Комитета государственной безопасности, не умноженными аналогичными судами по всей стране и не сопровождаемыми ни еврейскими погромами, ни выселением евреев — ничем подобным. И то, что Андропов задумал более грандиозное и зловещее зрелище, — несомненно. Об этом можно судить и по детективным статьям в правительственной газете “Известия" с подробным описанием специального набора инструментов и препаратов вроде чернил, которыми якобы пользовался “шпион" Щаранский, тайных встреч с иностранцами, условного кода, шифра и так далее. Параллельно в Ленинграде арестовали Леонида Любмана, тоже еврея и по тому же обвинению в измене родине, но повод еще более невинный — встреча с одной иностранкой. Любовному роману придали масштаб шпионажа, и Любман был приговорен к 15 годам. Схожие еврейские процессы готовились в Киеве, Одессе, Новосибирске, Минске. Такую же картину подготовки грандиозного антисемитского шоу мы легко можем восстановить и в процессе “самолетчиков".

В обоих случаях для возбуждения страстей в низах предполагалось активно использовать печать, радио, особенно телевидение. Ничего этого Андропову позволено не было. Даже напротив, между двумя процессами четверти миллиона евреев разрешили эмигрировать из СССР. Это было связано и с желанием кремлевских прагматиков хоть как-то смягчить еврейскую проблему в связи с бурным ростом антисемитизма, инспирируемым КГБ, и с начавшимся в это время детантом[4] в отношениях между Западом и Востоком. Еврейская эмиграция — наиболее чувствительное поражение Андропова, который как председатель Комитета государственной безопасности отлично понимал, что невозможно поддерживать один и тот же уровень давления в сообщающихся сосудах, если один из них дал течь. Поэтому все 70-е годы прошли у него под знаком борьбы с эмиграцией и в конце концов, в самом начале 80-х, когда он стал всесильным регентом при больном беспомощном Брежневе, ему удалось залатать опасную течь в тоталитарном государстве, за порядок в котором он нес прямую ответственность. Его борьба с эмиграцией шла параллельно борьбе с диссентом и детантом, и он одержал победу на всех трех фронтах, благодаря чему и пришел к власти. Но пока что с еврейскими судами и с еврейской эмиграцией он потерпел поражение: кремлевские вожди, как и раньше, когда он предложил им “венгерскую модель" для умиротворения Чехословакии или “черный список" подлежащих немедленному аресту неблагонадежных граждан, сдерживали жандармское рвение.

Единственное, что Андропов мог в это время противопоставить еврейской эмиграции, — еще большее усиление антисемитизма в стране. Росло число антисемитских публикаций и изданий, применялись драконовы меры, чтобы воспретятствовать поступлению евреев в престижные институты и на факультеты университетов, все труднее становилось им устроиться на работу. Андропов оправдывал эти меры перед Политбюро старой русской поговоркой: как волка ни корми, он все равно в лес смотрит, то есть норовит вернуться на свою историческую родину либо уехать в США. Это вызывало естественный антисемитизм среди русского населения, ибо оно было лишено эмиграционного выхода, который приобрели, с известными ограничениями евреи: часть из них уезжала не по религиозным либо национальным причинам, а по экономическим, в то время как у русского населения в СССР экономическое положение тяжелее, чем у еврейского. С учетом ухудшавшихся в стране экономической, демографической и даже бытовой ситуаций получалось, будто евреи, как крысы, бегут с тонущего корабля. Один из главных поэтов Русской партии написал об этом в стихотворном обращении к идейным и этническим противникам:

Вам есть, где жить.

Нам есть, где умирать!

Естественно, что в отличие от русофильского поэта ни идеологи Русской партии, ни их высокий покровитель из Комитета государственной безопасности не могли себе позволить подобных эсхатологических настроений. Несмотря на сопротивление партийных властей, их политические мечты становились все более похожими на реальность. Конечно, были на их пути и потери, иногда крупные — к примеру, был изгнан из Политбюро и отправлен в ссылку послом в Японию активный покровитель “руситов" Дмитрий Полянский, но и без него у них было достаточно сочувствующих в ЦК и в аппарате. Случалось иногда кому-нибудь из их братии оступиться и даже подвергнуться официальной опале за излишне рьяную шовинистическую статью. Но не потому, что она была откровенно антисемитской и антилиберальной — за это снимают, а за то, что заодно — скрыто антикоммунистической.

Андропов сознавал всю рискованность союза с Русской партией, однако полагался на свой политический профессионализм и редкую способность к маневрам и интригам. Он и в самом деле был коварным союзником и надеялся загнать джина русского шовинизма обратно в бутылку, откуда сам же и извлек, если тот станет угрожать его собственной власти или хотя бы просто репутации. К тому же он знал из истории, что шовинисты водились в России и раньше, но до власти так и не дорвались. Однако то было при иной идеологической раскладке, когда имелась сравнительно свободная политическая конкуренция, и соперники национал-шовинистов оказались перед революцией столь сильными, что они ни с кем не выдерживали сравнения: ни с кадетами, ни с эсерами, ни с большевиками. Теперь же русский националист остался один в чистом поле: политических конкурентов он