Жажда смерти - Кирилл Шелестов

Лисецкий дождался, пока им принесли чай в серебряных подстаканниках, которые он держал специально для старорежимных руководителей вроде своего нынешнего гостя. К этим подстаканникам они привыкли еще с советских времен, и, демонстрируя их, Лисецкий ненавязчиво давал понять, что он и сам, если вдуматься, вышел из той, проверенной временем гвардии.

— Ну, как дела, Иван Трофимович? — осведомился Лисецкий, откидываясь в кресле.

— Нормально, — сдержанно отозвался Покрышкин.

— Укрупняться не собираешься? — продолжал Лисецкий ни к чему не обязывающий разговор. — Другие области, там, под свой контроль брать?

— Есть такие мысли, — кивнул Покрышкин на всякий случай, хотя меньше всего он думал об укрупнении.

Несмотря на то что Покрышкин был старше губернатора на десять лет, Лисецкий говорил ему «ты», как и всем остальным в области. Покрышкин обращался к нему на «вы» и сокращать дистанцию не хотел. Разговор не очень клеился. Лисецкий исподволь оглядел Покрышкина.

Годовой оборот «Уральсктрансгаза» составлял порядка четырехсот миллионов долларов. Это означало, что если Покрышкин работает честно и присваивает не больше пяти процентов, то его доля пусть даже с его ближним окружением равнялась двадцати миллионам. Что совсем немало. Лисецкий, однако, хорошо знал, что честно не работает никто. Кроме разве что него, Лисецкого.

Когда российский менеджер решает сложную задачу на тему, сколько можно украсть безнаказанно: десять или пятнадцать процентов, он после непродолжительного размышления приходит к выводу, что украсть нужно все. Потому что «все» — это бесспорно больше, чем часть.

Однако сколько бы ни воровал Покрышкин, заключить по его внешнему виду, что он являлся богатым человеком, было трудно. Внешне он напоминал бульдога. У него было мясистое, морщинистое лицо с обвислыми щеками и тревожными маленькими глазками. Сходство с бульдогом дополнялось вдавленным носом и коротким сиплым дыханием. Поношенный черный костюм на его невысокой толстой фигуре висел мешком. Особое отвращение у губернатора вызывали вставные зубы Покрышкина. Они были ему явно велики и выпирали вперед. Как можно экономить на своей внешности, Лисецкий не понимал.

Часы, впрочем, были дорогими, как и запонки в манжетах белой рубашки. Губернатор решил, что и то и другое является подарком подчиненных.

— Контракт-то тебе уже продлили? — спросил вдруг Лисецкий, прихлебывая чай.

Его тон был небрежным, но Покрышкин сразу сморщился и поставил стакан на стол, расплескав несколько капель. Губернатор ударил его в больное место.

— Да нет еще, — ответил он, стараясь говорить равнодушно. — У нас в «Газпроме» начальников, сами знаете, сколько. И каждый гнет из себя главного. Месяца два продержат, если не больше, пока на стол к генеральному не положат.

— Он ведь у тебя в августе истек? — продолжил экзекуцию Лисецкий.

— В августе, — кивнул Покрышкин и опять поморщился.

— А контракты-то у вас теперь годовые или трехгодовые? — не отставал губернатор.

— А что это вас мой контракт интересует?! — не утерпев, пролаял Покрышкин. Он даже покраснел.

— Да это я так, к слову, — примирительно заметил губернатор. — Заботу проявляю.

Но Покрышкин не успокоился.

— Если вам что-то известно, Егор Яковлевич, вы лучше сразу скажите, — меняя тон с резкого на встревоженный, проговорил Покрышкин. — Может, интриги там какие в Москве, а?

Губернатор пил чай и задумчиво тер нос. Именно на этой мнительности он и собирался сыграть.

— Интриги всегда существуют, — наконец неопределенно произнес он. — Врагов и у тебя, и у меня полно. И все хотят в Москве договориться. Сам знаешь, как это делается: сунули денег в президентской администрации. Или в правительстве. Один звонок — и судьба человека решена. На людей-то в Москве наплевать. Коррупция — вот наша беда.

Он вздохнул и осуждающе покачал головой. Потом поднялся и подошел к окну.

Окно губернаторского кабинета выходило на площадь перед зданием областной администрации. Посреди площади красовался почерневший памятник героям революции, весь в зеленых разводах. Сама площадь была выложена серыми каменными плитами, местами потрескавшимися.

Неподалеку от памятника под мелким осенним дождем топталось десятка три промокших пожилых женщин с унылыми, безнадежными лицами. Это были учителя уральских школ, требовавшие выплатить им зарплату, которую задерживали уже полгода. Они пикетировали областную администрацию с девяти утра. Перед ними метался нахохленный чиновник, призывая разойтись. В отличие от них, он был с зонтом.

Женщины что-то с обидой наперебой кричали ему и не уходили. В руках они держали плакаты. На одном, длинном, было написано: «Добивая образование, вы лишаете своих детей будущего!» Плакат был весь в подтеках от дождя, провис и, казалось, вот-вот порвется. У Лисецкого сразу испортилось настроение.

— Сволочь этот Кулаков! — сердито объявил он, отходя от окна. — Городским учителям он ведь платить должен! Из муниципального бюджета! А он все на нас валит! Обманывает их! Врет, что мы город не дотируем. Вот они и прутся сюда! Верят ему! Если мы не доплачиваем, передай их финансирование нам! Мы согласны. Так ведь нет! Ему же избиратели нужны. Учителя первыми голосуют!

Он неприязненно уставился на Покрышкина.

— Вот чего торчат, дуры? — раздраженно спросил он своего собеседника. — Делать им нечего? Уроки срывают! А дети в школе их ждут! Хоть бы о детях вспомнили! Из своего кармана, что ли, мне им зарплату платить?!

Но в эту минуту Покрышкину было не до Кулакова, не до оголодавших учителей, не до уральских недорослей, лишенных будущего. Его мысли неотвязно крутились вокруг пугающих намеков Лисецкого.

— Значит, из Москвы все идет? — не отвечая на вопрос губернатора, с придыханием осведомился он.

Лисецкий взглянул на него, вспомнил о теме их разговора и сочувственно покачал головой.

— Не было ведь такого в партийное время, — заметил он с грустью.

На эту ностальгическую реминисценцию Покрышкин опять не клюнул. Как обстояли дела в партийные времена, он знал гораздо лучше Лисецкого, который тогда с трудом докарабкался до скромной должности начальника лаборатории.

— И кто же там под меня копает? — набычась и подаваясь вперед, гнул свое Покрышкин.

Губернатор еще подержал паузу, словно в нерешительности.

— Этого я тебе, Иван Трофимович, сказать не могу, — развел он руками. И видя разочарование Покрышкина, прибавил: — Извини, брат. И права не имею, и сам до конца всего не знаю.

Он опустил голову и потер пальцами виски, словно опасность, угрожавшая Покрышкину, доставляла ему, губернатору, головную боль.

— Все так серьезно? — всполошился Покрышкин.

— Серьезно, — вновь тяжело вздохнул губернатор. — Серьезнее не бывает.