Древнекитайская философия. Эпоха Хань - Коллектив авторов

гнездах и логовах, люди — в жилищах. На суше более пригодны буйволы и кони, для лодки более подходит большая вода. Сюнну одеваются в меховые одежды, в У и Юэ[176] носят полотно. Каждый изобретает то, в чем нуждается, чтобы спастись от палящего солнца или сырости; каждый находит место, чтобы защитить себя от холода или жары. Все обретает себе удобное[177], всякая вещь знает, где ей лучше. Ясно, что тьма вещей следует своему естеству[178], что же тут делать мудрецам?!

Юй, будучи в государстве Нагих, снимал одежду входя к надевал уходя. Это следование[179]. Пересаженные деревья, утратив свою, связанную с инь-ян природу, не могут не засохнуть. Поэтому мандариновое дерево, пересаженное к северу от Реки (Янцзы), перерождается и превращается в дичок; дрозд-пересмешник не может одолеть реки Ци, а барсук, переплыв Вэнь, погибает. Природу вещей нельзя изменить, место обитания нельзя переносить.

Поэтому постигший дао возвращается к прозрачной чистоте, познавший вещи погружается в недеяние. В покое пестует свою природу, в безмолвии хранит свой разум — и так входит в Небесные врата. То, что называю небесным (природным), — это беспримесная чистота, безыскусственная простота, от природы прямое, белоснежно-белое, что никогда ни с чем не смешивалось; то, что называю человеческим, — это лукавство и хитрости, изворотливость и ложь, которыми пользуемся, чтобы угождать своему поколению, следовать толпе. У буйвола раздвоенные копыта и рога; у коней ворсистая шерсть и цельные копыта — это от неба (природы). Опутать рот коню уздой, продырявить нос буйволу — это человеческое. Кто следует природному — странствует вместе с дао; кто идет за человеческим — тянется за толпой. Поэтому с колодезной рыбешкой нельзя толковать о великом — она ограничена пространством, с летними насекомыми нельзя толковать о холодах — они ограничены временем; с недалеким мужем не потолкуешь о совершенном дао, так как он связан пошлым мнением, на нем путы учения. Поэтому мудрец не волнует природного человеческим; не беспокоит своих естественных чувств страстями. Не строит планов, а свершает; не говорит, а убеждает; не раздумывает, а обретает; не действует, а завершает...

Когда-то Шунь[180] пахал на горе Ли. На следующий год земледельцы стали бороться за тощие земли, уступая друг другу жирные; удил рыбу у самого берега, а на следующий год рыбаки стали бороться за мелководье, уступая друг другу глубины и заливы. В те времена уста не произносили речей, рука не делала указующих жестов. Хранили сокровенное благо в сердце, а изменения происходили [незримо, как по велению] духа. Если бы Шунь не обладал волей, то, какие бы прелестные речи ни произносил и сколько бы по дворам ни говорил, не изменил бы этим ни одного человека. Дао не выразить словами, оно велико и могущественно! Поэтому смогли покорить саньмяо, привлечь ко двору племя Крылатых, склонить на свою сторону государство Нагих, собрать дань с сушэней[181], не рассылая приказов, не распространяя повелений. Изменяли обычаи, меняли установления — и все это велением лишь сердца. Разве достичь этого законами, запрещениями, наказаниями и штрафами?

Вот почему мудрец пестует свой внутренний корень и не занимается украшением верхушки[182], хранит свой разум и сдерживает ухищрения своего ума. Безмолвный, пребывает в недеянии, но всему причастен; невозмутимый, не управляет, а все содержится в порядке. То, что называю «недеянием», означает не опережать хода вещей; то, что называю «всему причастен», означает следовать ходу вещей; то, что называю «не управляет», означает не мешать естественному движению; то, что называю «все содержится в порядке», означает соблюдать взаимное соответствие вещей. Тьма вещей имеет нечто, ее породившее, но каждая вещь сама знает, как сохранить свой корень; сотни дел имеют некий общий источник, но каждое само знает, как сберечь свой ход...

В Поднебесной нет ничего мягче и податливее воды, но она велика беспредельно, глубока безмерно, простирается в длину бескрайне, волны ее безбрежны. Вдохнет, выдохнет, сожмется, разольется. Проникает в неизмеримое. Высоко в небе образует дождь и росу, внизу на земле все питает и увлажняет. Тьма вещей без нее не родится, сотни дел без нее не вершатся. Она обнимает все множество живого, но не знает ни любви, ни ненависти. Напитывает влагой все до мельчайших существ и не требует благодарности. Обогащает Поднебесную и не истощается, облагодетельствует простой народ и не несет урона. Течет неудержимо, не зная предела. Малая, а не зажмешь в ладони, бей — не поранишь, коли — не проколешь, руби — не разрубишь, жги — не горит. То течет, свободная, то бурлит, взбудораженная. Точит металлы и камни, наполняет собой всю Поднебесную. Разливается в краю, где нет форм, парит выше туманов, бежит, извиваясь, в долинах и руслах, бушует в бескрайних просторах. Имеет ли излишек или недостаток — небо и земля берут или отдают. Ее получает тьма вещей, и нет здесь ни первых, ни последних. Поэтому нет ни личного, ни общего. Широко простертая, кипучая, объединяется с небом и землей в великое единство. Нет для нее ни правой стороны, ни левой — свободна в изгибах и переплетениях. С тьмой вещей начинается и кончается.

Это и называется — высшее благо. Вода может вершить свое благо в Поднебесной благодаря способности все напитывать и увлажнять. Поэтому Лао Дань говорит: «В Поднебесной самое мягкое превосходит самое твердое: выходя из небытия, [оно] входит в не имеющее промежутка. Отсюда я узнаю о пользе недеяния»[183].

Поэтому бесформенное — Великий предок вещей, беззвучное — Великий предок звука. Его сын — свет, его внук — вода, оба они родились от бесформенного. Свет можно видеть, но нельзя зажать в ладони, воде можно следовать, но нельзя ее уничтожить. Среди образов[184] вода наиболее почитаема.

Рождаются и умирают, из небытия вступают в бытие и из бытия в небытие, чтобы разрушиться...

Чистое благо существует одиноко, раздает и не иссякает, используй его — оно не знает устали. Смотришь — не видишь его формы, слушаешь — не слышишь его голоса, следуешь за ним — не чувствуешь его тела. Бесформенное, а рождает имеющее форму[185]; беззвучное, а поет пятью голосами; безвкусное, а образует пять [оттенков] вкуса; бесцветное, а создает пять цветов. Так бытие рождается в небытии, сущее берет начало в пустоте. Поднебесная есть клеть, в которой имя и сущность живут вместе.

Число звуков не превышает пяти, а их превращений невозможно переслушать; число вкусовых [ощущений] не превышает пяти, а их превращений невозможно перепробовать; число цветов не превышает пяти,