Бог с нами - Александр Щипин

Михаил Ильич, успевший за время своего монолога расправиться с ватрушкой и допить чай, задом слез со скамейки и, аккуратно обогнув пару ползущих куда-то алешенек, пошел на свои любимые качели.

— Но мир-то от этого не изменился, — продолжал он оттуда, взлетая к осыпающемуся перхотью небу. — Мир по-прежнему непредсказуем и иррационален. Это доктор Ватсон и нянечка Хадсон могли подыгрывать пациенту из палаты двести двадцать один бэ — для буйных, надо полагать, — рассказывая, как каются разоблаченные им преступники и мечется загнанный в угол воображаемый Мориарти. А нам остается только погружаться с головой в чужое безумие и надеяться, что его споры прорастут в наших мозгах хоть сколько-нибудь вразумительными ответами.

— Между прочим, почти готовая проповедь, — сообщил Миряков, остановив качели. — Только приделай к ней какую-нибудь мораль в стиле «пути господни неисповедимы» и «верую, ибо абсурдно». Пусть не ищут ни рациональности, ни логики: нет ее здесь и никогда не было. Докрути, в общем, как ты умеешь: ведь расстраиваются почем зря, что ни черта не понимают. А это у них, на самом деле, пелена с глаз спала и просветление наступило. Потому как под тонким слоем картезианства всегда шебуршился ложноногий фасетчатый Кортасар.

На журнальном столике, который на ночь обычно задвигали в щель между разложенным диваном и батареей, Ольга нащупала телефон и, щурясь, включила дисплей — под одеялом, чтобы не будить мужа. Она всегда просыпалась за минуту до сигнала будильника. Это было несложно: достаточно посмотреть на часы перед сном и посчитать, через сколько времени нужно вставать. Вот и сейчас на слишком ярком с утра экране горели цифры 6:29. Держа телефон, Ольга спустила ноги с дивана, надела протертые под пятками до ячеистой основы тапочки и пошла в ванную. В коридоре Дайка шевельнулась на своей подстилке, переложив лохматый хвост, но, зная, что выведут ее еще не скоро, продолжила спать. Сидя на унитазе, Ольга отключила будильник, внутри которого вкрадчиво начинали толкаться несуществующие колокольчики, постепенно выбираясь из-под комка слежавшейся ваты, чтобы зазвонить на всю квартиру, потом спустила воду, положила телефон на стиральную машину, бросив поверх него пижаму, и встала под душ.

Выйдя в халате из ванной, она встала на кухне у окна: с опрокинутой внутрь створкой, за открытой створкой перекликались невидимые птицы, тонкой заикающейся скороговоркой требующие друг у друга подтверждения тому главному, во что сами уже не верили. Некоторое время Ольга смотрела, как впитывает краску пустое и тонкое рассветное небо, в котором все четче прорисовывались провода, спускавшиеся на соседние крыши то ли с других, более высоких, домов, то ли просто из воздуха, отчего город был похож на большую марионетку. Правда, все они слишком сложно перекрещивались, и возникало подозрение, что у кукловода, когда он проснется, спутаются все нити и опять ничего не выйдет. В доме напротив, как всегда, светилось окно. Там кто-то либо работал по ночам, либо просто боялся спать в темноте, потому что свет горел всю ночь и гас только после восхода солнца. Ольга отвернулась от окна, тоже включила свет, отгородившись им от неба, и начала готовить завтрак.

Она никогда не любила заниматься домашним хозяйством и даже готовила без вдохновения — просто потому, что так надо, и потому, что таков был порядок, заведенный, впрочем, ею же самой. Однако это время по утрам, когда вся семья еще спала и Ольга ощущала себя не просто полновластной хозяйкой квартиры, а почти сливалась с ней в единое целое, трогая обрывки загустевших под утро детских снов, слыша проваливающуюся сквозь дом воду в слепых пещерных трубах, чувствуя, как щекочет пол пахнущее приторным ночным потом одеяло, — это время было для нее очень важным. В детстве Ольга часто играла на кухне, где у каждой вещи было свое таинственное предназначение, а внутри каждого шкафчика, как внутри человека, жил особый, только ему присущий запах — чая и специй, круп и печенья, конфет и сырого дерева. Чтобы приобрести какое-нибудь особое умение, нужно было только открыть дверцы, подставив, если нужно, табуретку, и втянуть этот запах носом. Ольга становилась там полководцем, ведущим нескончаемый бой с коварными бусами, разбрасывающими пыль, прячущими вещи и вообще сеющими беспорядок. Бусы были чем-то средним между буками и бесами — маленькими черными существами с продолговатыми головами на тонких шеях, которые действительно напоминали камни на маминых бусах, хранившихся в шкафу в жестяной коробке от заграничного печенья с парусником на крышке. Ольга иногда тайком доставала их оттуда, чтобы с брезгливым и опасливым любопытством потрогать гладкие черные суставы. Главным помощником в борьбе с бусами была плита по имени Ипполит. Это был железный дракон с четырьмя головами — умной, доброй, сильной и хитрой, — на которые, перед тем как бросить их в бой, полагалось надевать синие короны. Воевать без корон тщеславный Ипполит отказывался. Как правило, совместными усилиями врага удавалось обратить в бегство, но с годами бусы, видимо, набрались опыта и примерно раз в месяц так жестоко избивали Ольгу, что у нее изнутри шла кровь.

В этот мир Ольга никого не пускала. Дело было даже не в страхе, что ее засмеют не любящие странного взрослые или ровесники: первые боялись за будущее детей, которые не подготовятся к настоящей жизни и, голые, тонкошеие и тонкокожие, будут сидеть на асфальте, уткнув головы в колени, под ногами спешащей в офисы толпы, а вторые — за устойчивость своей и без того шаткой реальности, только что с трудом выстроенной. Нет, это был, скорее, какой-то род жадности, тем более что Ольге казалось, хотя она никогда не пыталась сформулировать это ощущение, что ее бус и драконов не хватит на всех, что они истончатся и исчезнут, если попробовать растянуть ткань этой реальности, чтобы накрыть ею хотя бы самых близких. Поэтому она так легко и даже с удовольствием подчинялась придуманным другими правилам, называясь сначала послушным ребенком, а потом примерной ученицей — так было проще прятать себя настоящую. Проблемы переходного возраста тоже обошли Ольгу стороной: она не страдала от несбыточных желаний стать кем-то другим или проломиться сквозь кусты, чтобы сойти с проторенного маршрута, не зная, что в этом месте дорога делает петлю и ты, с лохматой грязью на кроссовках и пунктиром царапин на руках, снова выйдешь на прежний путь с фосфоресцирующей разметкой. Ольге это было не нужно — она и без того была странной, пусть этого никто и не знал. Учителя, конечно, отмечали отсутствие у нее лидерских качеств и некоторую безынициативность, но по большому счету не видели в этом ничего дурного. Ольга действительно не была одной из тех звонкоголосых, уверенных в себе и чуточку надменных девочек, которые вечно выдумывают какие-нибудь игры и проказы, увлекая за собой охотно подчиняющихся им ровесников. Таких девочек всегда почему-то много в младших классах — потом они куда-то исчезают, словно, впервые влюбившись, теряют подаренную им волшебную способность повелевать. Впоследствии некоторые снова обретают это умение, но только тогда, когда начинает действовать уже совсем другая магия.

Ольга, возможно, даже лучше других могла бы придумывать новые игры и водить мягковолосых детей в походы за разбитыми коленками и родительскими наказаниями, однако ей мешали все та же жадность и боязнь делиться сокровенным. Она не любила нарушать правила — отчасти потому, что как раз и была тем самым голым подростком на асфальте, который из правил и законов, словно из скрепленных веревочками реек и фанерок, построил вокруг себя защищающий его от уткнувшейся в телефоны толпы дом, сначала хрупкий и непрочный, а потом основательный, вросший в землю.