Медведица, или легенда о Черном Янгаре - Карина Демина

Глупец.

О еде нельзя говорить — будет хуже. Только саббу не понять. Он мыслями еще дома. Он по-прежнему силен и славен, у него пять жен и множество детей… не выживет.

Янгу ли не знать, что такие, которые только прошлым дышат, в настоящем слабы.

Прошлое надо забыть. Вот у него получилось, память закрыла то, что было до побережья, загона и чернолицего смешливого надсмотрщика, который изредка совал Янгу недоеденные лепешки. И приговаривал:

— Айли-на…

…бери.

…отъедайся.

…тощих не любят, не покупают. Плохо это.

Сбежать… не здесь, позже, когда караван дойдет до предгорий.

Куда?

Куда-нибудь, пусть бы на самый край мира, лишь бы там не было этой жары, песка и выцветшего неба, по которому тенями скользят падальщики.

И Янгу, переворачиваясь на живот — солнце опаляет и сквозь ткань — закрывает глаза. Он видит этот новый дом, возможно, даже помнит его, пусть бы и отрекся от своей памяти.

Но Север идет по его пятам.

Мысли о прошлом, казалось бы стертом, ушедшим в небытие, не отпускали. Янгхаар слушал заунывный вой плакальщиц, сквозь веки смотрел на отблески пламени. Нынешняя его смерть не имела ничего общего с той, настоящей, которая много раз подбиралась к Янгару.

Эта пахла молоком и свечным воском.

Маслом, которым разводили краски.

Женским потом.

И еще — сырым камнем.

Настоящая воняет гноем и кровью, у нее вкус песка на губах и голос наставника, который требует подняться. Или смрадное дыхание хищного зверя… того медведя, который, поднявшись на задние лапы, медленно подбирался к Янгу.

И толпа кричала:

— Рви! Рви!

У них был один голос на всех. И медведь покачивался, переступая с лапы на лапу. Старый, со всклоченной грязной шерстью, с глазами, заплывшими гноем, он чуял легкую добычу. И шел, желая даже не столько сожрать, сколько разорвать.

Боль за боль.

А нож в руке — слишком мало.

И Янгу отступает… пятится до самой ограды, не слыша криков и улюлюканья: толпа желает драки. И стражник, которого тоже захлестнул азарт, нарушает правила. Он просовывает сквозь прутья копье и тычет острием в плечи Янгара, поторапливает.

— Давай!

Наверняка, он поставил на время. Сколько отвел десятилетнему мальчишке, слишком дерзкому, чтобы получился хороший домашний раб? Слишком упрямому, чтобы и вправду учить на бойца. Минут пять? Они вот-вот истекут, и стражник потеряет деньги.

Почему-то именно эта мысль разозлила Янгу.

— Вперед! — копье вспороло кожу на предплечье, и эта новая боль вдруг все изменило.

Страх исчез.

Осталась ярость. Иссушающая, как пустыня Дайхан. Всеобъемлющая.

Алым полыхнуло в глазах. И руки сами вцепились в копье, дернули, выворачивая, и стражник не то от неожиданности, не то от испуга, выпустил древко.

Янгу помнил, как стучала кровь в висках. И что стало вдруг тихо-тихо. А медведь, подобравшийся вплотную, вдруг покачнулся и медленно, как-то очень уж медленно стал опускаться на четыре лапы. Янгу вдыхал смрадное его дыхание. И тянулся к оскаленной пасти, готовый впиться в нее зубами. Он видел черные губы и бледные десна зверя, длинный язык, свернувшийся улиткой, и желтоватые сточенные клыки.

Рев оглушил. И что-то дернулось, норовя выскользнуть из рук.

Янгу не позволил. Он стоял, навалившись всем телом на древко, по которому лилась горячая медвежья кровь. И к звериному голосу добавился совокупный вой толпы.

А зверь умирал. Он упрямо полз вперед, норовя дотянуться до человека, насаживая самого себя на копье. И когда древко, затрещав, раскололось, Янгу отскочил в сторону.

Он был быстр.

И ловок.

И странное-алое-стучавшее в голове не позволяло сдаться. Еще был нож. И широкая кровяная полоса, которую оставил зверь на песке.

Вот только опыта не хватало. И удар лапы перебросил Янгу через всю арену. Последнее, что он услышал — восторженный рев толпы…

…это был первый приступ. И единственный, оставшийся в памяти Янгара.

Он пришел в себя в сыром подвале, куда сносили раненых. И смуглокожий лекарь с длинной белой бородой, похожий на цаплю в чалме, бродил меж тел. Янгу не мог дышать от боли, но заставлял себя втягивать спертый воздух. Перед глазами плыло, но закрывать было нельзя. Янгу знал, что сон, забытье в подобном месте — верная смерть.

И смотрел на синие атласные туфли с загнутыми носами.

За лекарем шли ученики. И когда тот останавливался, указывая то на одно, то на другое тело, ученики вытаскивали его из общей груды. Тела уносили. И Янгу молился, чтобы выбор остановили не на нем. Если уж умирать, то здесь, от честных ран, а не на каменном столе, под рукой мальчишки-недоучки.

И боги снизошли до просьбы. Лекарь переступил через Янгу.

Хозяин появился позже, не прежний, но новый. Его лицо проступило сквозь полог боли. Крючковатый нос. Впавшие щеки. И усы, которые Хазмат имел привычку подкрашивать хной. Тогда Янгу не знал имени, но зачарованно уставился на эти усы, длинные, заплетенные в косы, чем-то похожие на плети… плети Хазмат очень даже жаловал.

— Живой? — он раздвинул веки. — Живой… хорошо. Держи.

На грудь упала монета, шестигранный дирхем с дыркой в центре.

Дирхем — это много. Две лепешки с мясом и еще кувшин воды… или дрянного кислого вина, которое иногда приносили в загон.

— Это твоя нынешняя цена, — сказал Хазмат и вложил монету в руку. — Но года не пройдет, и ты будешь стоить в сто раз больше. Если выживешь.

Янгу выжил.

Спустя год его цена и вправду достигла ста дирхем… через два — выросла в десятеро… через пять сам хатами-паша предлагал цену в серебре по живому весу… а через шесть у Янгу получилось убить хозяина и сбежать.

Год ушел на то, чтобы добраться до Севера.

Десять — чтобы стать тем, кем он является сейчас.

И разве это — не достойный повод для гордости? Золотые рода кичатся своими корнями, забывая, что любое родовое древо начиналось с одного человека. И сегодня Янгхаар посадит собственное.

Поднявшись с холодного ложа, он коснулся старых шрамов, которые ощущались сквозь слой краски. Нет больше мальчишки Янгу, появившегося на свет в рабском загоне.

Нет Янгара Северянина, цепного пса Хазмата-хаши.

Нет даже Янгара Черного, верного меча и правой руки Вилхо.

— Что из этого ты оставишь… — голос доносится издали. Но выбор сделан давным-давно: жена Янгара достойна всего самого лучшего. Говорят, что у Пиркко-птички глаза синие, яркие. И Янгар приготовил для нее сапфир размером с кулак младенца.