Сад чародея - Геза Чат

Я любил ее, чувствовал, что за прекрасно сложенным телом скрывается еще более драгоценная душа. Связь наша была настолько прекрасна и безмятежна, что ничего лучше и во сне присниться не могло. Эсти заботилась о чувственной стороне моей жизни с редким тактом.

Через месяц наше знакомство обрело новые черты, когда в один прекрасный день я неожиданно заболел. Выполняя священный обет, данный мной матушке, я послал домой почтовую карточку с сообщением о том, что вынужден остаться в постели. Я заразился инфлюэнцей; к вечеру поднялась температура. В таком состоянии кажется, будто воздух становится плотным, как масло, и все плавает в этой мягкой теплой жидкости. Понятно, почему шкафы начинают клониться набок или тянуться к потолку. Печка пугающе нависает черной громадой, или забивается в угол, словно маленькая серая кошечка, и больному становится страшно. Между людьми и предметами плавают зеленые шарики — группами или по отдельности, то медленно стягиваясь вместе, то рассыпаясь во все стороны. От всего этого немного щекотно и, одновременно, кружится голова.

Когда я проснулся, на столе горела лампа, и в углах комнаты прятались маленькие бледные зеленые круги. Хозяйка квартиры как раз затопила печку. Я сразу вспомнил про Эсти, она, наверняка, ждала меня к себе. Приложив немалое усилие, я встал, вытащил шкатулку с письмами и бумагой и написал ей, чтобы не сердилась за напрасное ожидание, сообщил, что болен и целую сто раз до новой встречи, после чего снова заснул.

На следующее утро я проснулся рано. Коричневая, холодная стена брандмауэра надвигалась на меня через окно. Вспомнил, каким бывало утро, когда я болел дома. Папа, едва проснувшись, подходит к моей постели, щупает лоб, осматривает глаза, горло, потом уже идет умываться. Прислуга ходит через комнату медленно, на цыпочках. Я смотрю из кровати на улицу, где по очереди открываются магазины: книги и канцелярские товары Иштвана Мишкольци, контора по изготовлению могильных памятников Йожефа Лёви, солевой и мучной склад Якаба Шнунсера, парикмахерская и цирюльня Меньхерта Кочиша. Светает. После страданий приходит чувство облегчения, ведь сегодня не надо идти в школу, больше того, даже если бы я захотел, меня туда не пустят. В соседней комнате накрывают на стол, звякает фарфор и столовое серебро; горничная у плиты поджаривает кусочки хлеба к завтраку, матушка спрашивает, как я спал, и обещает после завтрака почитать мне вслух. Воспоминания прервала квартирная хозяйка — славная женщина принесла горячего кофе и присела поговорить, но все это не могло сравниться с тем, как болелось дома.

После завтрака мне стало лучше, я раскрыл газету и задремал. Аппетита не было, и обедать я не стал, но к вечеру температура опять поднялась. Я лежал и усталыми воспаленными глазами смотрел поверх брандмауэра на светящееся, серое зимнее небо. В дверь постучали. Эсти впорхнула в комнату и присела на краешек кровати, поцеловала меня в лоб и в щеки, поправила подушку, сбившееся покрывало, затем сняла пальто. Какая она была чудесная, простая и добрая… Волосы у нее были приглажены — как в ту пору, когда она служила у нас. Девушка подробно расспросила, как я заболел и как себя чувствую. Удивительная женственность подействовала на меня ободряюще. Но Эсти сказала, что мне нельзя много говорить, закрыла одеялом до самой шеи и велела пропотеть. Я с радостью подчинился, но с условием, что она почитает мне вслух. Потрепанная, выцветшая книжка Андерсена валялась на этажерке, среди моих конспектов и толстых медицинских учебников. Эсти открыла книгу, нашла историю Снежной королевы и принялась читать. К финалу сказки на улице уже стемнело.

Эсти развела огонь под чайником, после чего мы зажгли и фонарь. Теперь настала очередь «Бузинной матушки» — сказки, специально предназначенной для заболевших детей. Девушка читала медленно, с перерывами — заварила чай, выжала лимон и поставила передо мной поднос, затем села, чтобы продолжить чтение. В этот момент в дверь позвонили. Слышно было, как открывается дверь. В следующую минуту в комнату вошла матушка.

— День добрый, матушка! — смущенно и слегка заикаясь приветствовал я ее.

Мама расцеловала меня, погладила по голове и рукам, заглянула в глаза. Я увидел, что она не встревожена, и моя болезнь не кажется ей тяжелой.

— Слава богу, жара у тебя почти нет, — произнесла она. Эсти тем временем поднялась со стула и поклонилась, когда матушка посмотрела на нее.

— Мое почтение.

На мамином лице появилось хорошо знакомое строгое выражение. Я испугался, по всему телу пробежала горячая волна.

— Матушка, мы тут с Эсти Андерсена читаем, — торопливо пролепетал я. — Сейчас как раз начали «Бузинную матушку», я пью чай — Эсти заварила.

Мама ласково улыбнулась и спросила:

— А что вы еще читали из сказок Андерсена?

— «Снежную королеву», — ответила Эстер.

— Это та сказка, которую я и в детстве больше всего любил, помнишь, матушка, мы ее с Эсти тогда тоже читали, — добавил я.

— Красивая сказка, — отозвалась мама тихим, кротким голосом, снимая пальто и шляпу, — но мне казалось, будто тебе тогда нравились еще истории про красавицу Карен и стойкого оловянного солдатика.

— Верно, — сонно заметил я, — а сказка про Карен еще и потому, что мне казалось, будто Карен — это на самом деле Эсти.

— Эсти никогда не была такой заносчивой и вредной, как Карен, — возразила мама и с теплотой посмотрела на девушку.

— Я вовсе и не потому думал об Эсти, — подал голося, — а потому что однажды утром мне приснилось, будто я — стойкий оловянный солдатик, и горничная выгребает меня, мертвого, как кусочек оплавленного олова из печки, а от прекрасной бумажной танцовщицы, моей возлюбленной, находит в пепле лишь розетку… Я тогда заплакал, а Эсти меня разбудила, и я ее обнял… — тут я потерял нить разговора. Я слышал, как мама и Эсти хлопочут в комнате, но перед глазами уже запрыгали маленькие зеленые колечки. Отдавшись на волю мягких волн жара, я не сводил глаз с двери, которая сначала вдруг приблизилась, а потом, вместе со стенами, отодвинулась далеко назад. Когда ее очертания уже почти растворились в темноте, дверь медленно и бесшумно открылась.

В проеме показался сгорбленный старик в пудреном парике. Опираясь на эбеновую трость с золотым набалдашником, он приблизился, и я тут же узнал его: это был дядюшка Андерсен. Старик взглянул на меня своими глубокими голубыми глазами и стал у постели.

— Мой юный друг, — обратился он ко мне, — ты ведь узнаешь меня? Тебе ведь известно, что я люблю тебя. Как люблю оловянного солдатика, танцовщицу, Бузинную матушку и красавицу Карен. Эсти я тоже люблю. Рад, что она тоже тебя любит. Как это прелестно, когда молодая девушка и юноша понимают друг друга… в моих сказках ведь так тоже часто бывает?

— Да, — прошептал я.

— Помнишь ли ты сказку о матери? — спросил Андерсен.

— Помню, — ответил я, — это история, где мать отправляется за своим ребенком в страну смерти.

— В той сказке мать отдает все, что у нее есть, чтобы найти страну смерти.