Во тьме таится смерть - Дороти Гублер

— В той шкатулке я держу кости дракона, — сказал он. — Некоторые люди считают, что можно умереть в течение года, если коснуться их.

Татсуно отступил на шаг назад.

— Почему вы тогда держите их здесь? — спросил он.

— Считается, что кости — превосходное лекарство. Я использую их, когда все остальные средства оказываются бесполезны.

— И они помогают? — удивился Татсуно, снова уставившись на шкатулку.

— Так же, как и все остальное, — сказал лекарь. — Одни люди живут, а другие умирают. Я думаю, что вы будете жить.

Генко достал фарфоровую бутыль с другой полки, снял крышку и высыпал в ладонь немного серебристого порошка. Затем, отвернув кимоно Сёкея, лекарь посыпал ногу порошком в трех местах.

— Вы не возражаете против несильной боли, а? — обратился он к юноше. Глаза мужчины за прозрачными бриллиантами делали его похожим на сову, собирающуюся напасть на мышь.

— Нет, не возражаю, — ответил юноша нетвердо.

Лекарь взял три горящие палочки с ладаном и передал одну Сёкею.

— Когда я дам вам сигнал, — сказал он, — коснитесь горящим концом палочки порошка вон там, повыше колена. — Он указал, куда именно нужно приложить палочку.

Сёкей напрягся в ожидании того, что должно произойти. Лекарь поводил двумя остальными палочки над маленькими кучками порошка в нижней части ноги юноши.

— Пора, — сказал он.

Как только зажженные палочки коснулись порошка, в воздух взвился фонтан искр. Сёкей задыхался от страха. Потом искры потухли, оставив три маленьких облачка приятно пахнущего дыма.

— Это не больно! — воскликнул юноша.

Лекарь кивнул.

— Многим кажется, что должно быть больно, и поэтому действительно ощущают боль.

Услышав эти слова, Сёкей вспомнил, что судья Оока говорил о страхе перед пытками. Юноша едва не сказал лекарю об этом, но затем сдержался, поскольку знал: он и Татсуно должны выдавать себя за паломников.

— И что вы теперь чувствуете в лодыжке? — спросил его Генко.

Сёкей пошевелил ногой.

— Боль прошла, — удивленно произнес он.

— Да, но она вернется, — заметил лекарь. — Порошок останавливает боль на некоторое время, но не приносит исцеления. Только отдых излечит вашу лодыжку.

Мужчина достал из сундука белую льняную ткань и крепко обвязал ее вокруг лодыжки Сёкея.

— Пользуйтесь повязкой во время ходьбы, — сказал он, — но по возможности старайтесь находиться в покое.

— Мы должны попасть в Канадзаву, — возразил Татсуно.

— Вам незачем так спешить, — ответил лекарь. — Канадзава сейчас как бы осталась без управления, потому что умер господин Инаба. Прибыл его сын Йютаро, чтобы потребовать от самураев его отца преданной службы.

— Он уже здесь? — спросил Сёкей.

— Так мне сообщили, — промолвил лекарь. — Я еще не видел его. Если бы он не хотел осмотреть свой домен, то не приехал бы в такую неказистую глухую деревню, как наша.

Генко замолчал на какое-то мгновение, затем добавил:

— Здесь проживает одна семья, которая будет рада принять вас. Муж и жена очень набожны, и они сочтут за высочайшую милость приютить двух паломников вроде вас.

— Я полагаю, мы можем задержаться на день или два, — согласился Татсуно.

— Я отведу вас к их дому, — произнес лекарь. — Только одно хочу сказать, — добавил он.

— И что же?

— Я бы не стал им говорить, что вы идете в обитель Хачимана в Канадзаве.

— Но почему?

— В Канадзаве нет никакой обители Хачимана.

Надвинулись серые, тусклые сумерки, когда лекарь с Сёкеем и Татсуно подошли к полуразвалившемуся домику. В высокой соломенной крыше виднелись заделанные прорехи, бумага в окне порвана и местами заменена новыми кусками. Доски передних ступенек сломаны, и лекарь предупредил путников, чтобы они были повнимательнее, потому что третьей ступеньки и вовсе нет. Если бы не свет, который смутно поблескивал в окошке, то Сёкей подумал бы, что жилище давно заброшено. Генко постучал в дверь, им открыли. Мужчина на пороге и сам нуждался в «починке»… Его щеку пересекал уродливый шрам, который выглядел так, словно не зажил в течение долгого времени. Его руки были корявыми из-за многих лет занятий непосильным трудом.

— Джойджи, — поприветствовал лекарь, — это путешественники, они держат путь к Канадзаве, и им нужно жилье на время, пока заживает лодыжка юноши.

Хозяин отодвинул дверь, приглашая войти:

— Добро пожаловать, — сказал он. Оказавшись внутри, Сёкей с удивлением обнаружил, что пол в доме не был покрыт циновками. В центре единственной просторной комнаты находилась яма, где горел небольшой огонь, испускавший столько тепла, чтобы почувствовать это с порога. Вдоль стен было расставлено множество маленьких статуэток Будды и буддистских святых, перед которыми горели свечи. Два маленьких горшка были подвешены крюками к металлическому пруту над очагом.

На единственной циновке из рисовой бумаги перед очагом сидела женщина, которая смотрела в пляшущие вспышки, словно пробуя прочитать в них какое-то послание. Как только Сёкей вошел в комнату, он заметил, что глаза женщины, блестящие в темноте, следят за ним. Пока юноша приближался к огню, ее взгляд неотступно следовал за ним. Затем, очевидно, разочарованная в том, что увидела, женщина снова опустила глаза к дымной яме.

Ее муж произнес:

— Я Джойджи, а это Сада.

Сёкей и Татсуно представились, называя только имена, как всегда поступали в подобных случаях селяне.

— Мы собирались поесть, — объяснил Джойджи. — Приглашаем вас разделить с нами пищу, какая только у нас водится.

Сёкей постыдился угощаться, когда увидел, как мало у них еды. В одном из горшков находились какие-то коренья и рис, кипевшие в таком большом количестве воды, что давно превратились в месиво; в другом бурлил кипяток для чая. Джойджи предложил ему миску с рисовой смесью, но Сёкей заверил, что не хочет есть. Он с благодарностью принял чашку чая, и когда пригубил его, то скривился. Напиток был приготовлен из земляных желудей с небольшим добавлением заварки. За время трапезы Джойджи несколько раз попытался завязать разговор, тогда как Сада оставалась безмолвной. Время от времени она обращала взгляд на Сёкея, и в течение секунды в ее глазах что-то вспыхивало, отчего юноша чувствовал себя неловко. Татсуно также ощутил неудобство, поэтому, когда закончил есть, вызвался выйти наружу и принести еще дров.

— У нас больше нет, — сказал ему Джойджи. — Когда рассветет, я пойду и поищу в лесу.

— Но нельзя же позволить огню потухнуть, — заспорил Татсуно, — иначе потом придется изрядно повозиться, чтобы разжечь его снова.