Резьба по живому - Ирвин Уэлш

– Я жалею, что отмудохал тебя пару раз. Один раз, когда ты еще носила его, – говорит Фрэнк. – Это было херово.

– Боже, поздновато как-то извиняться!

– А кто извиняется? Это было херово, – признает он, – но я не жалею, что ударил тебя. Мне просто пофиг. И всегда так было. У меня с тобой никакой эмоциональной связи. Так с какого мне жалеть?

– Я – мать нашего… ты… – Джун захлебывается, а потом вдруг взрывается: – Ни с кем у тебя нету эмоциональной связи!

– Гнев – это эмоция, – говорит Франко, открывает дверь и уходит.

Он спускается на первый этаж, выходит на улицу и направляется к автобусной остановке. Вспоминает ночи с Джун. По молодости она была аппетитная, с упругим и крепким телом, таким же возбуждающим, как и дерзкая взбитая челка, и еще она так блядовито жевала жвачку, заводя его и раздражая в одинаковой степени. Но он не помнит, чтобы когда-нибудь ласкал ее. Только жестко трахал.

У него в кармане два телефона: труба из «Теско» такая холодная, грубая и мертвая; ее он отодвигает и ласково сжимает стильный американский айфон. Вспоминает Мелани: как они лежали ночью в обнимку, ее запах, когда ее светлые волосы щекотали ему ноздри. Серповидное родимое пятнышко у нее на запястье. Любовь проступала сквозь их кожу, точно кровь. Мелани становилась его самым нежным и уязвимым местом. Так что, если бы кто-то захотел пырнуть его ножом, лезвие прошло бы вначале сквозь нее. И вонзилось бы в ту часть его тела, что размякла от любви.

Наконец-то я увидел эту американскую блондиночку, за которую все кругом трындели. Новость разлетелась по тюряге, как вирус. Народ валом валил на ее уроки рисования: все ловили улыбку, вдыхали запах духов. В общем, накапливали дрочильный материал. Когда тебя закрывают на киче, открывается творческий простор для буйной сексуальности. Последний глоток свободы.

А я просто подумал: зачем? Вот зачем она этим занимается? Она же обеспеченная. Какого вообще работать с отбросами общества? Но она меня удивила. Мало того что человек хороший, так еще сильная и справедливая, а не рохля какая ни то. Да, у нее были все козыри на руках, но она решила изменить жизнь самых подорванных и конченых.

Помню, на том первом уроке она была в облегающем зеленом свитере и черных лосинах, с зеленой лентой в волосах. Я думал о том, как буду потом всю ночь гонять елду, вспоминая ее. Но я и секунды не дрочил. Просто лежал и перебирал в памяти ее слова, голос, лепил романтические фантазии. Из-за них я стал жалким и слабым. Зато воображал, как разговариваю с ней наедине. Без смешков и комментариев всех этих козлов из группы. Но как с ней заговорить? Я даже не пытался. Я работал.

Как раз тогда начал «Партнера по танцу» – портрет Крейга Лиддела, погоняло Охотник. За убийство этого чувака мне впаяли нехилый срок – моя вторая судимость за неумышленное убийство (суд признал это самообороной, и правильно сделал). Это была наша третья стычка: первый раз – в тюрьме, когда верх взял он, второй – на старом мукомольном заводе в Нортумберленде, где победа осталась за мной. Махач на парковке стал решающим. На картине лицо Лиддела не ухмылялось и не морщилось от ледяного презрения или кровожадного бешенства, как при нашей встрече, а открыто улыбалось. Вокруг него роились призраки мужчин, женщин и детей. И вот ко мне подходит заинтригованная Мелани Фрэнсис. Расспрашивает о моей работе. Так она это назвала: не картина, а «работа».

Я сказал, что это чувак, которого я убил. И окружающие его люди, жизнь которых я изменил. Его семья и друзья. Были и другие: женщины, которых он никогда не узнает, дети, которых у него никогда не будет, и места – Эйфелева башня, статуя Свободы, – которых он никогда не увидит.

– Вы мечтаете увидеть эти места? – спросила она.

Я заглянул в ее темно-синие глаза и впервые, с потрясением и ужасом, врубился, что мечтал.

– Да, – сказал я.

Я запал на нее с самого первого дня. Бред какой-то. Я набрался наглости и фантазировал о нашем совместном будущем, когда еще не сказал ей почти ни слова. Я представлял нас вдвоем в Америке, в большом кабриолете, как мы едем в Биг-Сур и в парк «Джошуа-три». Я искал и не находил слабины в ее теплом миссионерском свете, даже не мог определить его источник: политика, религия, философия или просто бунт против ее привилегированного класса? Мне было начхать. У меня появилась мотивация, и я старался как можно больше читать, продираясь сквозь свою дислексию, пока мозги не закипят. Слушая аудиокниги, я наконец научился разбирать все эти кракозябры. Она была, конечно, мощным катализатором, но эта перемена произошла не только из-за нее.

Мне надоел ширпотреб из серии «Настоящее преступление» – книжки, по которым я учился читать: в основном это была убогая меркантильная хренотень, написанная всратыми журналюгами, чтобы поразить детвору, и дебилами, у которых никогда яйца не расправятся. Я читал литературку посерьезнее. Философию и историю искусства. Биографии великих художников. Для общего развития, понятно, но и чтобы ее поразить.

Но кто она была такая? Она была хорошая и сильная, а я плохой и слабый. Это-то меня и убило. То, что я слабый. Мысль дурацкая: она шла вразрез со всеми моими представлениями о собственной персоне, вразрез с тем, каким я себя сознательно долгие годы лепил. Но разве сильный человек стал бы полжизни терпеть, чтоб его сажали под замок, как скотину?

Я был одним из самых слабых людей на планете. Мой контроль над чернушными импульсами стоял на нуле. Потому-то по мне тюряга всегда и плакала. Если какой-нибудь пиздливый говнюк раскрывал варежку, надо было угондошить его на месте, и я тут же вертался на нары. Выходит, все эти утырки полностью управляли моей судьбой. Это стало для меня первым большим прозрением: я был слабым, потому что не мог собой управлять. Мелани собой управляла. Чтобы находиться рядом с таким человеком, жить свободной жизнью, и не на съемной хате или по программе для тех, кто за чертой бедности, и даже не в пригороде, связанным по рукам и ногам пожизненными долгами, мне надо было освободить свой разум. Научиться управлять собой.

Так я ей и сказал.

Вчера вечером Франко вернулся к Элспет довольно рано и позвонил Мелани по американскому телефону. Батарея наконец разрядилась прямо посреди разговора. Он расстроился, потому что чувствовал: она как раз собиралась взять быка за рога. Труба из «Теско» – как будто родом из эпохи до трех крайних отсидок. Лежала у него на ладони, словно последний представитель вымирающего вида. Он включил зарядку в сеть и стал накачивать этот труп электричеством, проверяя, можно ли его реанимировать. По совету продавщицы Франко кинул на счет десять фунтов.

– Двадцати многовато будет, – серьезно сказала она.

Тогда он недоверчиво покачал головой. Но теперь понял, что она имела в виду: эта хрень вообще должна была развалиться на части, как только он выйдет из дверей супермаркета. Теперь надо не забыть купить переходник для штатовской зарядки. Он думал, что справился с джетлагом, но тот вдруг долбанул кувалдой по башке, так что Франко лег пораньше и заснул без задних ног.