Резьба по живому - Ирвин Уэлш

«Выставка, демонстрирующая произведения трех заключенных из Сохтонской тюрьмы в Эдинбурге, представляет ряд убедительных и впечатляющих работ, выполненных под попечительством и присмотром арт-терапевта Мелани Фрэнсис. Эта уроженка Калифорнии работает с особо опасными преступниками у себя на родине и считает, что миссия искусства в подобной среде заключается, „попросту говоря, в том, чтобы перенаправить энергию, а это, в свою очередь, ведет к пересмотру личного поведения и жизненных целей. Здесь так много самородков, у которых никогда не было возможности заблистать“.

Это касается в первую очередь рецидивиста Фрэнсиса Бегби. Его потрясающие портреты и скульптуры голливудских и британских телевизионных звезд, жестоко обезображенные, обращаются к нашему подсознательному желанию сначала создавать, а затем уничтожать знаменитостей…»

– Потом его бывшая, эта актриска, от которой он ходил налево, – Франко смеется, – она дофига заплатила за эту скульптуру. Так зародилось художественное направление «Злорадство». – В его тоне сквозит угрюмое презрение. – Приносите мне ваших знаменитостей. Я их почикаю, состарю, испохаблю, изображу, как у них принимают первые роды Фред и Розмари Уэст[3]. Искажу болью их симпатичные мордашки. Покажу всем, что они точно такие же, как мы.

– Не важно, откуда это взялось. – Джон Дик возвращает ему газетную вырезку. (Теперь Франко понимает, как Джон поднялся по службе, выкроив пространство для своих прогрессивных экспериментов. Его осторожная, располагающая манера – лишь фасад, за которым скрывается разрушительно острый ум. Люди всегда его недооценивают, а потом не могут взять в толк, как этот скромный улыбака неизменно добивается своего.) – Искусство стоит столько, сколько люди готовы за него платить. Ты попал в жилу. У тебя талант.

– Мой талант – увечить людей. Вот чему я давал выход – желанию увечить ближнего. – Франко подносит кофе к губам. Тот горячий и обжигает, поэтому Фрэнк дует. – Обществу пиздец, и я просто даю прибабаханным людям то, что им нужно. Я не самородок, а просто подмечаю слабости и извращенные желания в других.

– У всех у нас есть эти импульсы, но только слабаки и психи им потакают. – Джон Дик улыбается, поджав губы. – Другие сублимируют их в искусстве и бизнесе. И зарабатывают кучу денег. Ты просто одумался, научился немного себя контролировать и перешел в более прибыльный клуб.

– Ну, за самоконтроль и прибыльные клубы. – Фрэнк Бегби проворно поднимает свою чашку.

Джон Дик присоединяется к этому трезвому тосту, а потом смотрит на часы.

– Мне пора возвращаться на работу. Подбросить тебя куда-нибудь?

– Не, я малехо прошвырнусь к докам. Там стока всякого новья: океанский терминал, казино…

– Угу, – кивает Джон Дик, – в тех палестинах, конечно, все поменялось.

Свежие фрукты и овощи никогда не бывали такими уж свежими, потому что заказы обычно готовились накануне вечером. Я схватил коробку с надписью «Администрация Форт-порта, Литские доки, Джок Бегби». Дата на ярлыке напоминала 3 ноября, но почему-то размазалась, да и вообще читака из меня был еще тот. На самом деле там стояло 4 ноября, но я случайно погрузил его на курьерский велик.

Когда я добрался до доков, дешманские электронные часы, которые я купил на гаражке, показывали 16:20, но уже стемнело, моросило, и погодка была говняная, как обычно в Шотландии в это время года. Уже включили оранжевые натриевые лампы, и они отражались в мокрых тротуарах и мостовых. Первой странной неожиданностью стало то, что у ворот не было охранника – идиота Джона. Я свободно прокатился по тряской полоске брусчатки, а потом пересек железные рейки решетки от скота. Я крутил педали в полутьме, направляясь к нехилой кирпичной хибаре. Старый сухой док слабо освещали фонари. Подъехав ближе, я услыхал голоса – резкие и грозные в ночной тишине. Я остановился и осторожно слез с велика. Медленно, бесшумно толкнул его вперед и прислонил к стенке хибары. Сперва показалось, что голоса доносились изнутри, но потом я врубился, что они раздавались у входа.

Я прокрался вокруг хибары и увидел их: они стояли на краю дока. Красавчик Джонни – чуть поодаль от дедули Джока и двух других, Карми и Лоузи. Их слабо освещал фонарь, изо рта у них драконами вылетали клубы пара, а на брусчатку падали тени. Я заметил, что Джонни перепуган. Он протягивал руки и умолял:

– Та бросьте вы, пацаны… Джок… это ж я…

– Если сиганешь ногами вперед, то поломаешь мослы, – сказал дедуля, глядя в док. – Но есть шанс выжить. Стóит рискнуть!

У Карми в руках был моток веревки, и он двинулся к Джонни:

– Туды или сюды, пацанчик!

Я присел у стенки хибары. Я и сам обосрался от страха. Помню, даже лицо слева задергалось.

– Мы даем тебе шанс, – ехидно сказал дедуля Джок, склонив голову набок. – Мы должны тебе его дать. – И он повернулся к Карми и Лоузи: – Я прав, что мы должны Джонни, а, парни?

– Типа того, Джок, – сказал Лоузи.

– Карми чё-то не уверен – так да или нет, Карми? – улыбнулся мой дед.

Большая голова Карми казалась уродливой в тусклом свете.

– Я бы сказал, что крысятник, кидала и стукачок ни хрена такого не заслуживает. Стукачок, который закладывает родных братков.

– Добрые старые времена, Карми, добрые старые времена, – веско сказал Джок. – Ну так что ты выбрал, Джонни?

– Но я не могу… ребя… это ж я… – умолял Джонни.

– Та в курсах мы, что это ты! В курсах! – мрачно фыркнул Карми, будто Джонни – малой, которого застукали, когда он тырил конфеты в местном кондитерском.

– Или мы свяжем тебя и кинем, и тебе капец, Джонни. Или повесим тебя он на том кране, как Карми советует. Окстися, – упрашивал дедуля Джок. – Что выберешь? Я считал тебя мужиком азартным. Считал, потому ты весь этот шухер и затеял. Тебя что, азарт оставил? Досадно…

Джонни медленно шагнул на край и заглянул вниз. Я отодвинулся еще дальше в темноту, сердце колотилось в груди. Я еще верил, хотел верить, что все будет хорошо, что они просто его «пужают» (любимое словечко Джока) и что скоро все будут сидеть в пабе «Стрелок», смеяться и прикалываться, а Джонни максимум наложит в штаны. Но что-то в них было странное – пугающее спокойствие.

– На твоем месте я бы так и сделал. Просто повернулся и прыгнул, – сказал мой дед Джок и достал длинный нож. Я заметил, как тот серебристо блеснул в свете фонаря.

Потом Джонни закрыл глаза и просто исчез в темноте. Может, я тоже зажмурился. Это какой-то сюр – то, как память тебя обманывает, ведь я точно знаю, что видел его лицо с закрытыми веками, но как он прыгнул – хоть убей не помню. И не слышно было ни крика, ни удара. Но после этого я больше не видел его вместе с ними на краю сухого дока – а куда еще он мог деться? Дед кивнул Карми и Лоузи, они подошли к краю и глянули вниз.