Документы забытой памяти - Елена Мищенко

Вторая мировая война застала его в Голландии, и единственным покупателем шестого холста, написанного ван Меегереном, мог стать только Геринг. И он продал ему этот холст, и опять эксперты признали, что он принадлежит кисти Вермеера Дельфтского. Война закончилась, и в 1945 году он был арестован по обвинению в коллаборационизме (расхищении народного достояния и пособничестве врагу). Процесс длился два долгих года. Ван Меегерен утверждал, что картины написаны им самим. Ему не верили. Был единственный способ, который бы мог убедить судей, – написать новую картину Вермеера Дельфтского. Он, под присмотром полиции, написал последнего, седьмого Вермеера. Суд состоялся в октябре 1947 года. Ван Меегерен получил год тюрьмы за подделку художественных произведений с целью наживы, а через два месяца он скончался.

К чему я все это говорю? Ван Меегерену и его коллегам работать было невероятно трудно – нужно было достать старый подрамник, холст, гвозди, грунт, специальные натуральные краски. Холсты надо было старить, покрывая темным лаком, нагревать до 120 градусов, чтобы образовались кракелюры и т. д. При подделке импрессионистов, пост-импрессионистов и более поздних художников всего этого делать не надо. Сойдут подрамники из любой древесины и любые краски. Нужно только передать почерк художника. Поэтому пошла лавина подделок картин. Сейчас количество fakes исчисляется миллионами, и вполне понятно, что ведущее место в этой лавине составляют импрессионисты, кубисты, ташисты, абстракционисты. Кроме того, при современном уровне полиграфии можно сфабриковать за небольшие деньги искусствоведческую книгу или каталог несуществовавшей выставки, включить туда подделку и разослать по библиотекам. Потом на эти издания можно сослаться.

…И тут мы попали в пробку возле Либерти-Плейс. Очевидно где-то впереди была авария. Напротив Либерти-Плейс тусовались молодые люди с красными, синими и зелеными прическами. У некоторых в ушах торчали огромные кольца. Кольца меньшего диаметра вставлялись в нос и в верхнюю губу.

– А это что за юноши с хохолками? – поинтересовалась Леночка.

– Это же Art Institute. Его студенты считают, что именно такая расцветка волос означает принадлежность к великому миру искусства.

Наконец, машины тронулись. Я предложил проехать к Пенсильванскому университету. На его территории находился второй значительный памятник современной архитектуры Филадельфии – здание медицинских лабораторий Луиса Кана. Мы запарковались и двинулись наугад по университетскому городку, надеясь все выяснить у встречных. Было два часа дня – время, когда студенты и преподаватели шли косяком. Однако никто из них не подозревал, что рядом есть памятник архитектуры, хотя он был построен недавно – в 1961 году. Одна встречная дама посоветовала нам дойти до книжного магазина. «Там есть старичок-продавец – он все знает об университете». Старичок, и впрямь, оказался всезнающим и очень любезным – он даже проводил нас до этого здания. Памятник архитектуры произвел на нас гнетущее впечатление. Он был в ужасном состоянии. Огромные угловые окна, так эффектно выглядевшие на фотографиях, были завалены старыми бумагами и лабораторным оборудованием, неоштукатуренные стены вымазаны какой-то экономичной краской.

Чтобы хоть немного сгладить впечатление, мы зашли в один из новых корпусов. Я открыл двери какого-то зального помещения. Там сидели ученые мужи и слушали докладчика. Помещение было похоже на Зал заседаний Ученого совета КИСИ, и я сразу же вспомнил этот зал и свою защиту диссертации.

– Спасения утопающих – дело рук самих утопающих. – Это первое, что я услышал от ученого секретаря, некоего товарища Г., когда он принимал мою диссертацию для защиты. Впоследствии я имел возможность регулярно выслушивать сентенцию насчет утопающих. – Кого вы предложите в качестве оппонентов?

– Профессора Добровольского Анатолия Владимировича и доктора архитектуры Яблонского Дмитрия Нилыча.

– Не советую, одного доктора или профессора достаточно. И где вы их берете? Тут кандидатов не допросишься. Вы что, с ними уже говорили, вы с ними знакомы?

– Конечно. Мы с Дмитрием Нилычем ходили зимой на лыжах с ночевкой.

– Почему с ночевкой? – спросил он подозрительно. Соображал он туго.

– Чтобы не ходить на лыжах ночью.

– А где же вы ночевали? – он все ждал какого-то подвоха.

– Кто в палатке, а кто в хате, – я почувствовал, что разговор пошел не в ту сторону.

– Не замерзли? – не унимался он.

– Нет. Мы были тепло одеты и прихватили с собой водку.

– А! Это другое дело. Сколько?

– Что сколько?

– Сколько водки с собой взяли? – в его голосе слышался уже неподдельный интерес.

– По бутылке на нос для всех мужчин и женщин.

– А пили из горла?

– Нет, наливали в темноте по булькам.

– Неплохо.

Следует отметить, что я так вольно вел с ним разговор, потому что знал, что ученый секретарь в этом вопросе был большим специалистом. В стремлении к дармовой выпивке он переплюнул бы любого ханыгу, в чем я убедился незадолго до этого, когда защищались два моих приятеля. Защита прошла хорошо, но дело было в мае, и все ученые мужи смылись на дачи. При голосовании оказалось, что для кворума не хватает одного голоса. Обзвонили отсутствующих членов Ученого совета, застали дома только товарища Г. Он заявил, что находится в отпуске и голосовать не будет. Выход из положения нашли с трудом, отправив нарочного к одному профессору на дачу.

На следующий день состоялся банкет в ресторане. К шести часам все гости и приглашенные члены Совета были на месте. Было произнесено немало тостов за успехи соискателей и здоровье руководителей. И вот к семи часам вечера, когда веселье было в разгаре, дверь в зал тихонько отворилась, и в нее бочком протиснулся наш ученый секретарь. Родственники соискателей поинтересовались у меня, кто это. «Это очень ученый секретарь Совета», – ответил я. Ничего не подозревавшие родичи усадили его за стол, налили штрафной фужер водки и потребовали произнести тост. Он встал и промямлил, что не мог отказать себе в удовольствии поздравить соискателей с удачной защитой («которая чуть не провалилась по вашей вине», – добавил кто-то за столом вполголоса). Я поинтересовался у приятеля, как у товарища Г. хватило совести прийти сюда, на что он мне ответил: «Он знает, что все равно я его не выгоню, так как диссертацию нужно будет отправить в ВАК с письмом за его подписью».

Я опять вернул нашу беседу в деловое русло.

– Мне нужен второй оппонент – медик, так как диссертация на стыке наук.

– И кого вы предлагаете?

– Наума Моисеевича Данцига из Москвы. Он блестящий гигиенист, доктор наук.