Тайная вечеря - Павел Хюлле

Раннее утро; Ян Выбранский, поглядывая на залитый солнцем канал, где минуту назад разминулись две команды гребцов, возвращается к реальности. За линией воды вырастают башни готических костелов и пинакли портовых ворот старого города. На этом берегу к заведению Урыневича по узкой дорожке подкатывает черный «лексус» в сопровождении двух «фольксвагенов-венто» — явно полицейских, хотя без опознавательных знаков. Это значит, в городе что-то стряслось: за начальником полиции Зависльным, если тот — как порой случается — загуляет до утра, приезжает только «лексус». Мужчина, вчера угостивший его дозой коки, сейчас бодрым, энергичным, пружинистым шагом направляется к черному лимузину, одновременно разговаривая по мобильному телефону. Его поредевшие на макушке волосы образуют естественную тонзуру, и у Выбранского мелькает мысль: забавно, можно подумать, вчера у барной стойки в зале Леонардо он беседовал не с офицером полиции, а с бывшим священником, лишенным сана.

Впрочем, почему так уж сразу бывшим и лишенным сана? Профессор, принимая душ, тихонько хихикает. Ему и не такое доводилось видеть в заведении Урыневича, который — по крайней мере для него, Яна Выбранского, — оказался поистине ангелом-хранителем.

Сколько же раз, уже будучи главой и владельцем фирмы Festus & Felix, которую он основал сразу по возвращении из Дюссельдорфа, думает теперь Выбранский, намыливая свое спортивное тело, ему приходилось, подняв воротник и надвинув на глаза кепку, подкрадываться к дверям заурядных борделей, которые на новом языке недавно обретенной демократии красиво именовались агентствами знакомств? «Венера», «Изаура», «Алексис», «Гавана-клуб» — уже сам перечень этих названий вызывает в памяти профессора неприятные ассоциации. Он никогда не забудет двух выстрелов с близкого расстояния в висок седовласого мужчины, с виду самого что ни на есть безобидного балагура. Бандит в маске отошел от стойки бара и как ни в чем не бывало покинул заведение, а назавтра газеты сообщили о расправе с главарем городской мафии. В другой раз в «Изауру» уже за полночь ворвалась команда борцов за нравственность с бейсбольными битами — клиентов они, правда, не тронули, но хруст стекла под ногами, звон разбиваемых бутылок, треск разлетающейся под ударами мебели и вопли перепуганных девушек хорошо были слышны во всех номерах, в том числе и там, где post coitum[22]шлифовал свой русский с парикмахершей из Калининграда он сам, Ян Выбранский.

Смывая под упоительно теплой струей воды остатки мыльной пены, он вспомнил свой последний визит к доктору Понке. Сколько их всего было? Наверняка двадцать с гаком.

— У вас редкостный случай, — сексолог жестом Пилата развел руками. — Я не хочу, да и как врач не имею права назвать его безнадежным. После трех неэффективных курсов могу порекомендовать только фармакологию. Однако снижение либидо не решит проблему вашей компульсивности. А возможно даже, — доктор Понке на секунду заколебался, — приведет к усилению невроза. Это еще опаснее — в вашей ситуации.

Последние два слова доктор Понке особо подчеркнул.

Что он имел в виду — психофизиологическое состояние пациента или, быть может, его общественное положение? Скорее всего, и то и другое, тем более что фирма Festus & Felix как раз вошла в первую сотню успешных европейских компаний.

— А может быть, — сексолог замшевой тряпочкой протирал снятые с носа очки, — вам стоит вернуться в университет?

Сейчас, когда Ян Выбранский, бреясь в просторной ванной, размеренно водит бритвой по намыленной левой щеке, всплывшая в памяти рекомендация доктора уже не вызывает ни смеха, ни даже улыбки. Как звучит девиз, начертанный на стене зала Леонардо? «Нельзя два раза войти в одну и ту же реку», — думает профессор. Нет, не так — недавно он сложил знакомые греческие буквы в слово helios, а потом прочитал еще одно: neos, — наверняка это связано с солнцем, ну конечно! — он вспоминает случайный разговор в баре с каким-то иностранцем, которого восхитила идея в зале, построенном по подлинному проекту Леонардо да Винчи для лупанария в Павии, написать — здесь, на севере! — не по-итальянски, не на латыни, не по-немецки, а на старогреческом: «Не только ежедневно новое солнце, но солнце постоянно обновляется»[23].

И все это придумал Урыневич. Центр распространения античной культуры — сокращенно ЦРАК, в обиходе — «Церак». Урыневич — высокий, тощий и, со своими ужасно смешными крошечными ушами, скорее просто уродливый, чем отталкивающий, снискавший всеобщую ненависть за ту роль, которую сыграл в последние дни рухнувшего режима, умный, хитрый, оборотистый и влиятельный член военной хунты — вскоре после падения диктатуры купил на Зерновом острове три выгоревших изнутри лабаза, чтобы через пару лет возвести на их месте самый дорогой в Центральной Европе и популярный в кругах новой элиты дом терпимости.

Брея правую щеку, профессор Выбранский приходит к заключению, что ненавязчиво пропагандируемый «Цераком» лозунг «Три раза „да“: удовольствие, собственность и открытость» мог бы сейчас с успехом заменить программу не одной политической партии. Удовольствие комментариев не требует. Собственность: самым богатым предлагались — как, в частности, ему — в полное пользование апартаменты сроком минимум на год. Открытость: это был стратегический ход, рассчитанный на создание благоприятного имиджа в средствах массовой информации; в интервью по телевидению и в печати Урыневич, не скрывая ни лица, ни фамилии, с присущей ему наглостью заявлял: «Я открыто продаю своим клиентам то, что другие продают тайком. Я распространяю культуру, учу взаимоуважению, толерантности, плачу налоги в бюджет».

Ни парламентский запрос, ни статьи в национал-католической прессе, ни протест датских феминисток, спровоцированные тем, что две коммерческие телестанции в реалити-шоу показали устроенный в центре античный банкет, не помешали преуспеванию «Церака». Правда, ультралевая «Народная газета» (только она одна) подала на Урыневича в суд за оскорбление безработных, которых он назвал лентяями и тунеядцами. Но, по непроверенным слухам, отозвала иск после того, как Урыневич подарил ее читателям десять турпутевок на Майорку. «Глобал-экспресс» вскоре раскопал, что восемь из этих десяти путевок попали к сотрудникам редакции «Народной газеты». Свои делишки на эротическом поприще бывший министр пропаганды обделывал виртуозно.

На этом поток мыслей Яна Выбранского обрывается. Уже освежившийся и одетый, он с сожалением думает, что не остается времени поболтать с девицей за завтраком.

Поначалу ему ужасно нравилось разгадывать значение их имен, придумываемых — тут надо отдать должное Урыневичу — не только со знанием предмета, но и весьма остроумно. Разве не возбудило его однажды само звучание слова Адикия, означающего ни больше ни меньше как «неправедность»? Гипомоне — то есть стойкая — действительно была неутомима в оральных играх. У Клеис («ключ») на шее висел позолоченный ключик, а над левой лодыжкой позвякивали наручники. Анаидея — наглая физиономия и соответствующий апломб. В Перистере, выглядевшей лет на шестнадцать, и вправду было что-то от невинной голубки. Ни пошловатая Фота[24], ни София не отметились в памяти профессора ничем примечательным, а вот угрюмая и молчаливая Скотос[25]или разнузданная — даже по меркам этого заведения — Моихея[26]всякий раз, когда он их вспоминал, заставляли его содрогнуться. Может быть, потому, что именно эти две гетеры втянули его в увлекательную игру? Первым делом он, с завязанными глазами, брал книгу «Bdelygma tes eremoseos»[27]и открывал наугад, чтобы из сотен изображений чернофигурных ваз, рельефов и фресок выбрать свое предназначение на вечер или на целую ночь. Какие еще имена запомнились ему в последние месяцы? Докса, Зиме, Харис, Эльпис, Эпангелия, Плерома, Эпитимия, Синдон, а также Плеонексия[28]. Да, все было продумано на славу: профессор Выбранский не забудет, как рассмешили его когда-то Метафора[29]и Парабола[30]— ему бы в голову не пришло, что можно столь изобретательно использовать общеизвестные слова в эротическом контексте и какие забавные в связи с этим могут возникать ситуации.