Таня Гроттер и пенсне Ноя - Дмитрий Емец

Фигуры с других картин торопливо высовываются из рам ихватают их. Чаще получается, что дерево или овец заполучил не тот, кому онибыли действительно нужны, и тогда между портретами затеваются нудные обмены.Виноградные гроздья меняют на доспехи, доспехи на орденские ленты, лошадиныйкруп на пару яблок из натюрморта, и так до бесконечности, пока в конце цепочкине оказываются те самые вожделенные овечки. За долгие века в результате сотен удачныхи неудачных обменов многие картины променялись в буквальном смысле до белогохолста, другие же забарахлились до невозможности, и разделанная баранья туша наних запросто может соседствовать с лошадиной сбруей и мечтательными фиолетовымиоблаками, в которых нежится слинявший от Психеи Амур…

Но довольно о портретах. На Главной Лестнице и без них естьна что посмотреть. К гробницам и магическим камням цепями прикованы проклятыемечи времен средневековых магических войн, страдающие без свежей крови. Уничтожитьих невозможно, и, один раз вынутые из ножен, они отказываются убираться в нихобратно, пока не убьют кого-нибудь.

В нишах прячутся таинственные лари-ворота в иные миры,имеющие привычку не возвращать того, кто имел неосторожность в них спрятаться.Если же кто-то, скажем, просто заглянул в ларь, неведомые миры, о которых малочто известно даже Сарданапалу, мгновенно подменяют ему душу. Вернуть ее назадможно, лишь если очень быстро обмыть пострадавшего росой с трех континентов –живая и мертвая вода здесь бессильна – и произнести заклинание очищения.

Истертые ковры-самолеты, которыми застланы площадки, трясуткистями, пуская в глаза коварную алмазную пыль, которая заставляет видеть вжизни лишь самые отвратительные ее проявления, или некстати взлетают подногами, пытаясь сломать шею тому, кто обратил внимание на их ветхость. К томуже у ковров-самолетов очень натянутые отношения с магическими пылесосами,вследствие чего они атакуют каждого, кто, приблизившись к ним, будет иметь вруке хотя бы трубу от него.

Притомившийся Жора остановился передохнуть на небольшойплощадке, расположенной между двести семидесятой и двести семьдесят первойступенями лестницы. Когда же, в очередной раз вызвоненный Лотковой, беднягапотащился к чердаку, то внезапно увидел двух хмырей, суетившихся у стены. Снявсо стены портрет (шнур, на котором он висел, они просто-напросто перегрызли),хмыри упорно заталкивали его в узкую щель в камнях, из которой скорее всегосами и появились. Портрет в тяжелой раме не проходил, и оба хмыря пыхтели отраздражения. В момент, когда появился Жора, они намеревались уже сломать раму ивытащить из нее холст. Ближайший хмырь – с одним прямым и вторым недоразвитымрогом – был Агух, личный хмырь Чумы-дель-Торт. Другого, пухлого и вылинявшегохмыря, похожего на сдохшую дня три назад кошку, Жикин видел впервые. Приприближении Жоры оба хмыря с беспокойством оглянулись. Они явно не ожидали, чтоих застигнут врасплох.

– А ну, марш отсюда! Провоняли тут все! – сердитокрикнул Жора, зажимая нос.

Обычно трусоватые хмыри избегали связываться с магами, нотеперь что-то изменилось. Агух с удвоенным упорством продолжил проталкиватьпортрет в щель. Другой же хмырь, оскалив желтые зубы, кинулся на Жикина.

У доцента кафедры нежитеведения Медузии Горгоновой быломножество недостатков. Случалось, она бывала нетерпима, раздражительна ипристрастна. Но одного было у нее не отнять: она отлично знала свой предмет иумела отточить магические навыки учеников до автоматизма.

– А, чтоб тебя!.. Мотис-ботис-обормотис! – не задумываясь,крикнул Жора, выпуская красную искру.

Едва услышав заклинание, потертый хмырь перевернулся ввоздухе, заверещал и метнулся в щель. Агух с ненавистью зашипел на Жикина итоже кинулся наутек. Его широкий зад застрял в щели и протолкнулся лишь послетого, как в него попала посланная вдогонку искра. К запаху дохлятины добавилсязапах паленой шерсти.

Жора хмыкнул и самодовольно подул на перстень. Приятноощущать себе супермагом, даже если справился всего-навсего с двумя хмырями.Отвоеванный портрет продолжал лежать на ступеньках. Жикин поднял его и,перевернув, взглянул на него. Он смутно надеялся, что на картине будетизображена нагая Афродита или на худой конец купающаяся нимфа (только такиекартины Жикин признавал за искусство и готов был бы даже понять мотивыпозарившихся на них хмырей), но его поджидало разочарование. На потемневшемхолсте был смуглый морщинистый старец в восточном одеянии, на переносицекоторого поблескивали круглые стеклышки.

«Дедок какой-то! Совсем хмыри очумели: что попало таскают!» –мельком подумал Жикин.

Восстановив перегрызенный шнур простеньким заклинанием Какновус,Жора вернул портрет на прежнее место и блокировал хмыриную щель надежныминдоевропейским заклинанием. Баста шмыглос.Ему почудилось, что мудрец взглянулна него с благодарностью.

– Да ладно тебе, батяня! – ворчливо сказал Жикин,слегка подражая Гломову. – Всего парочка хмырей! Будут проблемы – токасвистни!

Портрет, ясное дело, промолчал, и Жора немедленно забыл онем. Он уселся на ступеньку, подпер руками голову и стал мрачно размышлять, неуйти ли ему в магвостырь. Он размечтался, как будет медитировать и постигатьосновы магии, худой, бледный, одухотворенный, но по-своему прекрасный, амолодые магессы будут влюбляться в него без памяти и бросать страстные взглядыиз-под вуалей.

«Тьфу ты, Чума!.. Опять не то в голову лезет! Я же собиралсяотменить девушек как класс!» – подумал Жикин и, обращаясь к портрету, вслухсказал:

– Пуппер грозился и не ушел, а я вот возьму и уйду!

Мудрец посмотрел на Жикина и, как тому показалось, с большимсомнением покачал головой.

– А вот грязи не надо! Ты меня плохо знаешь! Я, есличто решу, обязательно сделаю! Мое слово – гранит! Заяц трепаться нелюбит! – сердито заявил Жора.

Губы старца насмешливо дрогнули. Или, может, это блик отфакела скользнул по его выписанному маслом и казавшемуся выпуклым лицу? Жикинвстал и подошел к портрету. Медная табличка с названием картины была начищенадо блеска тибидохскими домовыми. Правда, те же старательные домовые за долгиевека стерли с таблички все буквы.

– Ты кто? Древнир? У Древнира лицо другое было, я вкнигах видел… Гуго Хитрый? Нет, у Гуго щеки ни в какую рамку не влезли бы. Нуда не важно, и так понятно, что ты важная магическая шишка. Может, царь Горох?Не-а, тот небось был бы в лаптях с алмазами и в ушанке Мономаха! –принялся рассуждать Жора.