Цена слова - Степан Александрович Мазур

вокруг жизни. Пусть течёт, как текла. Ни во что больше не вмешаюсь. Даже прекратил таскать гопов на зарядку. Только Кефир занимался со мной по собственному желанию. Он, как будущий студент, хотел подтянуть форму и порядком скинул вес. Прокачивался на глазах. С каждым днём было сё меньше и меньше желающих было упрекнуть за «полноватость» и «вихрастость».

Молодец, взял себя в руки.

Тридцать первого августа нас собрали в коридоре и раздали одежду межсезонного периода. Как самый неопытный, я пришёл за раздачей в числе последних, и то, что получил, было либо короче, либо длиннее необходимого. На пару размеров. Разумно разыскав таких же обделённых, мы просто поменялись одеждой.

Я и раньше-то не был привередливым, всё-таки деревенский, а теперь такие слова как «поношенное», «фасон» и «стиль» выветрились из головы напрочь. Одежда по размеру — вот что было идеалом против всех цветов и украшений вместе взятых.

На следующий день вместе с немногочисленными безликими ровесниками и ордой малышни меня отправили в школу. Добывать знания. Припоминая, насколько тяжёл полный комплекс знаний, я почти подрался за добротный рюкзак. Этот «артефакт» мне достался чудом. Искренне благодарен тем людям, что собирают одежду и вещи и отдают в детские дома, чтобы, такие как я, могли учиться и… жить что ли.

Рюкзак был классным, хоть и старым.

Добредя до школы в компании малышни, я погрузился в другой мир. Школа была большая и просторная, четырёхэтажная, не то, что наш двухэтажный сарай в деревне.

Дети курили прямо на крыльце, изредка, приличия ради, пряча бычки от немногочисленных учительниц или толстого охранника, что иногда показывался на крыльце, бурчал и уходил на сторожевой пост — сидеть на скамейке внутри здания, напротив входа. У нас в деревне народ был попроще, курили только в туалетах на улице за территорией школы. Канализации деревенская школа не имела.

Подходил час линейки, и курильщиков разогнали. Нарядные дети всех возрастов столпились на пятачке перед входом в школу и выстроились по классам. Мы, дети из детского дома, выделялись на фоне пиджаков и платьев старыми кофтами, майками. В лучшем случае — джинсами. Меня сразу же приняли за своего пацаны из неполноценных семей. По коротким разговорам и обрывкам фраз, я понял, что жить в семье алкашей — то же самое, что жить в детдоме. Раз на раз не приходиться: то в детском доме меньше бьют, то в семье у родителей просыпается чувство давно забытой совести, и вместо пива к водке в дом приносят конфеты.

Чёрт возьми, как я рад, что жил в деревне в обычной рабочей семье. Почему раньше не ценил? Не с чем было сравнивать? Для смены ценностей, перестановки приоритетов всегда важно сравнение.

Звучала жуткая музыка коммунистических времён. Вот с музыкой везде одинаково. Репертуар одинаков от класса к классу.

Шутки ради или по настойчивой просьбе Аркашки, меня записали в класс для умственно отсталых. В числе одиннадцати человек, те упорно терроризировали бедную учительницу весь урок, да так, что та сорвала голос. Мне в принципе всё равно, как их принято называть в цивилизованном обществе, но для меня они так и остались дебилами — никакими не умственно отсталыми.

На втором уроке, как только училка покинула класс, вместо того, чтобы хором пойти в библиотеку за учебниками, двое одноклассников тут же решили испытать меня в качестве мишени. Что в качестве снарядов? Да всё, на что ляжет взгляд.

В числе прочего в воздух взвились новенькие, покрашенные стулья.

Даже выражений лиц не поменяли. Как само собой разумеющееся. Я испытал шок. В детдоме такого не было. Всякое было, но чтобы стулом вместо знакомства в голову без всяких причин.

Хотя, помню и сам так начал, но то была оборона.

Как бы не был шокирован, рефлексы взяли своё — увернулся от первого стула. Тот развалился на части, ударившись о классную доску. Второй стул задел измученное плечо и вдобавок ко всему разбил стекло на входной двери.

Без разговоров я сломал носы изысканным метателям. Коротко, без эмоций. Наверное, так действуют профессиональные военные.

Поднялся крик, лица дебилов исказились. Теперь из мучителей те превратились в жертвы. Зачем таких вообще набирают в обычную школу? По первому уроку русского языка, что я провёл с ними, понял, что в десятом классе им только азбуку проходить.

Плечо запульсировало болью. Что-то там всё-таки неправильно срослось после драки в деревне. Если это так, то мне конец — гопники задавят в комнате при первой возможности, едва увидят слабость. Мне нужны силы, мне нельзя иметь больное плечо! От этого зависит выживаемость. Ещё Аркаша вот-вот поманит своих «чёрных риэлторов». Он почти в открытую об этом говорит.

— Что за дела, Мирошников? — Ворвалась в класс разгневанная учительница.

— Ирина Прокопьевна, рыжий разбил Денису нос.

— И Роме.

— И цветок он разбил.

— И стульями кидался!

Поток лжи потёк рекой. Против меня ополчился весь класс. Одиннадцать отмороженных типов показывали, что их стая меня не принимает, потому что я был единственным, кто не донимал учительницу.

Чем больше врали, тем больше во мне вскипал гнев, жажда справедливости. Даже не смотря на плечо, закопал бы их всех.

Спорить со всеми сразу было бесполезно. Надо было что-то другое. И как выбраться из этой ситуации? Одно неверное слово и потеряю человечность в глазах учительницы. А хочется просто выбраться отсюда.

Так, рыжий, возьми себя в руки и потуши гнев. Спокойствие, только спокойствие.

— Ирина Прокофьевна, могу я с вами поговорить у директора?

Она опешила. Обычно она вызывала к директору. А тут её уговаривал ученик.

— Да… конечно…

Вот и разговор. Нас четверо: директриса, учительница и одна из трёх завучей школы. Три немолодые женщины, повидавшие многое в жизни, в том числе и тысячи учеников. Они видели, что я не вру. Рассказываю всё, как есть. Издержки профессии могли сказать опытным глазам, врёт ученик или нет. Куда там ясновидящим.

— …вот почему Аркадий Петрович и попросил подкинуть меня в этот класс. — Закончил я свою повесть, растянувшуюся на весь второй урок.

— Так это ж статья! Надо в полицию! — Возмутилась директриса.

— Не получиться. Дети не дадут показаний, — ответил я, вспоминая запуганное лицо Людки.

— Ты дашь.

— Я не дитя… я… осуждённый. Хоть и условно. — Для самого звучало, как приговор. Вроде оправдали, а вроде клеймо на лоб. До конца не понять.

— И что ты предлагаешь? — Подала голос завуч.

— Переведите меня в нормальный класс. Я не конфликтую, если меня первого не трогают. К тому же, я не дурак. И уровень знаний, если и