Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

— Конечно, ты не умела плавать, и это не удивительно, — вновь заговорил Мардиан. Мне захотелось, чтобы он заткнулся. — Ты, наверное, всячески избегала воды.

Надо же, какой догадливый!

В ответ я лишь пожала плечами и с наигранной беззаботностью сказала:

— Мне не с кем было учиться: старшие сестры слишком взрослые, младшая — слишком мала.

— О, будь у тебя желание, ты нашла бы и возможность. — Он помолчал и добавил: — Думаю, если у тебя возникнет какое-то желание, ты всегда сумеешь его осуществить. — В его голосе послышалось восхищение. — Как ты решилась вот так прыгнуть! Неужели не боялась утонуть?

— Еще как боялась, — призналась я. — Но ничего другого мне не оставалось.

— Значит, ты хотела поплыть, — не отставал он. — Тебя ведь никто не заставлял, да и не мог заставить. Кстати, у тебя очень хорошо получилось. В первый раз, когда я пытался плавать, я тонул три раза!

— Я не только хотела, но и была обязана, — сказала я. — Моя мама утонула здесь, в этой самой гавани.

Он побледнел.

— Я знал, что она умерла. Но я не знал как. Прости.

— Я была рядом с ней.

Он побледнел еще сильнее, краски совсем схлынули с лица.

— И ты… помнишь?

— Только цвета, звуки, запахи. И чувство утраты. И воду, что забрала ее.

— Почему ты не сказала Олимпию? Он бы никогда не стал принуждать…

— Я знаю. Но, по правде говоря… Сколько еще могла бы я жить в Александрии, в морском порту, не осмеливаясь ступить на корабль?

Он склонил голову, тщательно подбирая слова, и наконец произнес:

— Да сохранят боги наш город в его славе и свободе.

— И да вернется мой отец-царь, и да взойдет он вновь на трон! — подхватила я и тут же осеклась, сообразив, что произнесла запретные слова, которые кто-то мог подслушать. — Ну а пока я должна сохранять веру и справляться с тем, что ослабляет меня или вредит мне. Согласись, боязнь воды — не лучшее качество для александрийской царевны.

— Ты одолела это препятствие, — промолвил юный евнух, явно потрясенный случившимся.

— Не без колебаний, — призналась я. — Пусть останется между нами, чего мне это стоило.

Хорошо иметь друзей, живущих без тревог и забот взрослой жизни. К нам, обитателям детских покоев дворца, это, увы, не относилось. Мы четверо находились под охраной и бдительным присмотром, с нас не сводили глаз и обо всем, что бы мы ни делали, докладывали их фальшивым величествам. Я, как старшая, пользовалась большей свободой, однако мое поведение привлекало к себе больший интерес и вызывало большие подозрения. Арсиноя, верная своей капризной природе, постоянно цеплялась к охране и затевала всякого рода разбирательства; судя по их полнейшей бессмысленности, только для того, чтобы лишний раз привлечь внимание к своей персоне. Это казалось мне большой глупостью: ведь если ты считаешь, что тебя окружают враги, лучше держаться как можно более незаметно.

Два маленьких Птолемея были слишком малы, и от них заговоров пока не ждали. Мальчиков интересовали лишь мячики и деревянные игрушки.

А я вступила в тот возраст, когда мое тело стало меняться, что неизбежно привлекало ко мне внимание. Теперь меня, как взрослую девушку, могли использовать в политических целях. Я всегда отличалась стройным телосложением, лишнего веса не набирала, а если мне и случалось поправиться, то быстро худела снова за счет своей подвижности. Лицо мое было продолговатым, с тонкими детскими чертами.

Но примерно в то время, когда отец уехал в Рим, во мне начали происходить перемены. Сначала я перестала прибавлять в росте, а мои руки и ноги пополнели. Щеки округлились, угловатая худоба уступила место округлостям, а вместе с тем добавилось силы. Мячи я теперь бросала куда дальше, чем раньше, могла самостоятельно передвигать мебель и делать многое из того, что еще недавно было мне не по силам.

А мое лицо! Нос, как будто по собственной воле, начал удлиняться, а мои маленькие губки превратились в большой рот. Правда, прежний красивый изгиб губ сохранился. Лицо, что смотрело на меня из полированных серебряных зеркал, уже казалось взрослым. А взрослое лицо может таить взрослые мысли. Предательские мысли?

Эти перемены застали меня врасплох. Раньше я никогда не присматривалась к тому, как меняются черты по мере созревания и взросления. Думая о том, как выглядел тот или иной человек в детстве, я воображала себе его миниатюрную версию. Например, наш неприятный наставник Феодот — как мне казалось — всегда был таким же, только с возрастом усох. Теперь я гадала о том, как изменюсь в итоге, и внимательно наблюдала собственное преображение. Результат меня тревожил — к нынешней своей внешности я привыкла, а какова будет новая?

Конечно, мне хотелось стать красивой, об этом мечтают все девушки. Ну а если не выйдет, то хотя бы миловидной. А вдруг я окажусь мерзкой уродиной? Какая несправедливость: дожив до двенадцати лет, превратиться из милой девочки в неведомо кого!

Как-то раз я случайно услышала, что один купец говорил о будущем ребенке своей жены. Его спросили, на что он надеется, и я ожидала услышать про здорового или умного малыша. Вместо этого — никогда не забуду! — купец сказал:

— Если родится девочка, я уповаю на то, что она не будет некрасивой.

Я долго задавалась вопросом, родилась ли у него девочка и не оказалась ли она некрасивой.

И вот теперь я (когда никто не мог меня застать за таким занятием) всматривалась в зеркала, пытаясь разглядеть свое будущее лицо.

Мои грудь и талия тоже менялись. Поначалу то был лишь намек, но через год после отъезда отца перемены стали явными. Мне хотелось, чтобы грудь перестала увеличиваться, потому что это был самый очевидный, бросавшийся в глаза признак взросления. Я стала надевать плотную нижнюю одежду под широкие платья, чтобы утягивать грудь, когда направлялась на встречу со старшими сестрами-царицами: я хотела сохранить облик невинного ребенка как можно дольше. Но в моих покоях эти пелены приходилось снимать: ходить стянутой неприятно и даже болезненно.

Сложность моего положения заключалась и в том, что рядом со мной не было взрослой женщины, которая могла бы помочь и что-то подсказать. Охранники мужского пола, приставленные ко мне сестрами, для этой цели определенно не годились.

Конечно, в нормальной семье младшая сестра поговорила бы со старшими. Но у нас в первую очередь все были Птолемеями, а женщинами и сестрами — во вторую и третью.

И тут пришло то, на чем кончается детство, — главный признак женственности, означающий способность к вынашиванию детей. У меня это впервые случилось летом, когда мне минуло двенадцать, а отец отсутствовал уже больше года. Я была готова к этому и не подумала, что умираю или болею, как думают порой невежественные девочки. Суть события была мне ясна. Если меня что-то и встревожило, то лишь внезапно обрушившееся понимание: слово «ребенок», общее для мальчиков и для девочек, более ко мне не относится.