Инжектором втиснутые сны - Джеймс Роберт Бейкер

— Вот он-то моей матери понравился бы.

— А тебе?

Она целовала мой живот, член терся о ее щеку.

— Не думаю, что я была бы сейчас здесь, если б ты тогда так сделал.

Следующее утро; я жарю яичницу, и тут она включает телик в комнате отдыха.

— Да там ничего сейчас нет, одни религиозные шоу, — кричу я ей.

— Черт, а это что?

Вбегаю и вижу прямую трансляцию — группа людей в забитом толпой проходе, здоровенный парень в летнем костюме и ковбойской шляпе, и отряд полиции в форме. Потом через толпу ведут какого-то парня, совершенно неприметного, чем-то смахивающего на кролика, и тут хлопает петарда. Кто-то говорит: «Его убили! Застрелили! Убили Ли Освальда!»[134]

И начинается сплошная свалка, и мы оба ошарашены, потому что это реальные события, это не шоу, все происходит на самом деле, а мы, как видно, пропустили что-то очень важное, и яйца горят на сковороде, а я все стою столбом и не могу двинуться с места.

— Что это еще за Ли Освальд? — говорит Черил. — Да что, блин, происходит-то?

Мы выясняем. Черил бьется в истерике, плачет, не верит; особенно на нее давит то, что все это происходило целых два дня — а мы совсем ничего не знали об этом.

— Мне надо было раньше сообразить, что что-то не так, еще вчера, когда мы приехали на пляж, а там никого не было, — говорит она сквозь слезы.

Я не плачу. Я ошеломлен, но делаю все, что могу, лишь бы успокоить ее. Мы выясняем, что вчера ее мать выскочила из дому и напилась так, что ее забрали в психиатрическое отделение Клиники Харбора, и она пробудет там всю следующую неделю, а Черил остается пока сама по себе.

Ближе к вечеру я отвожу ее домой, потому что сегодня должны вернуться мои родители. Я знаю, что по крайней мере еще несколько дней она будет жить одна. Она обещает позвонить. Я обещаю приезжать, но в глубине души беспокоюсь. Это нелогично, но у католиков чувство вины тоже логикой не отличается. Вот это-то меня и тревожит: ее католическое воспитание и то, что она может каким-то образом чувствовать странную вину за то, что мы трахались в то самое время, когда умер президент. Конечно, это все чушь. То, что мы делали, не было причиной его смерти; в такое мог поверить только совершеннейший религиозный психопат. Но я тревожусь. Я не хочу потерять ее. Я не хочу, чтобы то, что у нас началось, было каким-либо образом запятнано.

Мои страхи оказываются беспочвенными. В понедельник я приезжаю к ней домой, мы вместе смотрим похороны, и я понимаю — то, что в эти тяжкие для всего народа дни мы были вместе, лишь сблизило нас еще больше.

— Я рада, что ты был со мной, когда я об этом узнала, — говорит она мне.

— И я рад, что ты была со мной, — отвечаю я — и понимаю, как много значат для меня эти слова. На экране показывают Кеннеди, его лицо и имитация тела залиты пластиком, рельефно, как на карте — и все это задрапировано темно-синими лентами.

Так что наша любовь началась рядом с трагедией. Но в последующие недели, а затем и месяцы, мы неразлучны — насколько могут быть неразлучны влюбленные подростки, каждый из которых живет пока что с родителями.

На уикенды я часто остаюсь один, и мы приезжаем ко мне. У родителей дело явно идет к разводу, мама все чаще и дольше бывает в Сан-Диего — там у нее археологический проект; — а отец окончательно, почти маниакально погрузился в работу с бойскаутами. Проблемы могли бы быть с Джоем, моим младшим братом, если бы отец не брал его с собой. В нашей семье так: мама крутит на стороне с каким-то там археологом, а отец строит из себя мученика. А Джой в свои двенадцать лет — точная копия отца. Почти всегда мне удается сбыть его с рук под присмотр родителей кого-нибудь из его лучших друзей. Но как-то раз он возвращается не вовремя, и едва не застукивает нас с Черил за тем самым делом. Она голышом прячется за дверью моей комнаты и старается не засмеяться, а Джой с подозрением смотрит на меня и интересуется, не видел ли я его набор для сбора яда у змей.

Как-то в пятницу вечером мы с Черил занимаемся все тем же в гостиной, на ковре, перед камином — и тут раздается щелчок ключа в двери. Мы хватаем в охапку одежду, перебегаем в холл, а мама входит, напевая себе под нос мелодию из «Мондо Кане».[135]

Заметив огонь в камине, она перестает петь.

— Скотт?

Съежившись, я натягиваю штаны, но член оттопыривает ткань, а рубашки, чтобы прикрыть все это, нет. Нельзя, чтобы мама увидела меня в таком виде. Черил застегивает молнию на юбке, торопливо заправляет блузку, изо всех сил сдерживая хихиканье.

— Скотти? — зовет мама и широкими шагами направляется к холлу.

Черил вдруг становится серьезной:

— Я все улажу, — шепчет она.

Я кидаюсь в свою комнату, оставив Черил перехватывать маму у дверей холла.

Натягивая клетчатую фланелевую рубашку «пендлтон», чтобы прикрыть бугор на штанах, я все жду, что внизу вот-вот произойдет взрыв. Но слышу только негромкие голоса.

Наконец выхожу в гостиную. В этот самый момент мама и Черил заходятся в смехе над тем, что сказала одна из них. Поворачиваются и смотрят на меня — они стоят у ротангового бара, где потягивают пиво. Мама улыбается, пожалуй, слишком широко. Самым обычным движением, будто никто ничего не видит, Черил застегивает пуговицы на блузке. Но все в норме, вроде бы все в норме. Я беру пиво из холодильника в баре и в несколько глотков приканчиваю больше половины.

Черил и мама продолжают стрекотать (говорят они об археологии, но я подозреваю, что идет и более глубокое, духовное общение), пока я не замечаю, что нам надо бы идти, если мы хотим успеть на фильм. Бессмысленная отмазка — мама явно прекрасно понимает, что прервала наш уикенд, но Черил подхватывает мою идею, а заодно — свою косметичку со сменой белья (которую мама словно и не замечает). Когда мы уже у двери, прибывает мамин любовник. Четырехсторонний обмен ослепительными улыбками, и мы с Черил уезжаем в ночь.

В школе мы не так сдержанны. Мы ходим обнявшись, и время от времени я замечаю полные злобы и зависти взгляды — в глазах моих ПВ-приятелей она все равно что черномазая. Если б я оттрахал ее в открытом кинотеатре для автомобилистов, а потом рассказал бы о своей победе остальным, это было бы совсем другое дело. Но здесь нечто большее; это любовь — и в этом наше преступление.

Но мне совершенно плевать, что они там обо мне думают, и они это знают. Я больше не играю по старым правилам; вообще ни по каким не играю. С Черил моя жизнь приобрела новый смысл. Что бы остальные ни думали, ни один не смеет сказать мне в лицо хоть слово.

Мы счастливы. Хотя мы с Черил вместе всего лишь пять месяцев, время словно растянулось, и каждый день длится бесконечно долго. Мы постоянно курим травку, а под кайфом кажется, что трехминутная песня играет не меньше часа. «Don't Worry, Baby»[136]— эйфорическая рок-симфония, под которую мы катим по побережью в моем подержанном шевроле «бель-эйр» шестьдесят седьмого года с форсированным мотором.