Англия Тюдоров. Полная история эпохи от Генриха VII до Елизаветы I - Джон Гай

бы стоять, если бы треть Англии не жила в праздности? Городки возродились бы, если бы в них развивали ремесла. Не так много стран, но многие ленивы. Однако я думаю, что нет и двух крупнейших стран в христианском мире, где была бы половина живущих без дела от того, сколько есть в маленькой Англии[60].

Мнение, что нищета преступна, изменилось с течением столетия: появились и позитивная, и негативная позиции. За период с 1536 по 1601 год были приняты Статут ремесленников (1563) и многочисленные законы о бедных. Они обеспечили связующее звено между традиционными подходами, в силу которых назначение бедных состояло в том, чтобы предоставлять другим возможность для благотворительных акций и совершенствования светских систем поддержки, созданных по образцу социальных программ, впервые успешно введенных в городах Франции, Германии, Италии и Нидерландов. Они основывались на принципе, что вынужденную безработицу и бедность следует уменьшать при помощи профессионального обучения и приходских налогов[61]. Правда, гарантия трудовой дисциплины была столь же существенна для новой точки зрения, как и предоставление государственных пособий по безработице для достойных бедных. Парламент предпринимал только то, что уже хорошо укоренилось в более просвещенных городах: эксперименты Лондона, Халла, Нориджа, Ипсвича и Йорка подкрепляли позитивное мышление[62]. К тому же к кодификации законодательства в 1598 и 1601 годах подталкивал не только альтруизм, но и боязнь бродяжничества и городских голодных бунтов. Однако Харрисон формулировал новый подход, приводя три категории нищеты: вследствие «беспомощности» или зависимости; несчастного случая или невзгод; лени или безответственности. Разграничение между умышленной и вынужденной нищетой было средневековым, но в XVI веке его подтвердили, поскольку неразборчивую благотворительность и собирание милостыни ограничили по всей Европе в интересах общественного порядка. Харрисон доказывал, что общество должно помогать, как того требует Священное Писание, вынужденно бедным, а умышленно бедные – это «воры и кровопийцы на теле общества и, по Слову Божьему, не достойны пищи». Бродяги и праздные попрошайки только «слизывают пот со лба настоящих тружеников и лишают благочестивых бедных того, что им причитается»[63].

Социальное расслоение, однако, не мешало социальной мобильности. Активный рынок земли, коммерциализация сельского хозяйства и распространение образования создавали молодым людям возможности для продвижения. Достичь успеха за счет образования, не имея знатного происхождения, после 1560 года было, наверное, труднее, чем раньше, но наименьшие средства повысить свой статус имели женщины, поскольку социальные институты и закон их дискриминировали. Женщинам оставалось лишь удачное замужество. Некоторые женщины становились церковными старостами (теми, кто следит за порядком), домоуправительницами или школьными учительницами, но общее право рассматривало жен как femmes couvertes: их законный статус передавался мужьям. Правда, елизаветинский Суд лорд-канцлера начал оказывать женщинам поддержку в отношении их прав наследования, а также прав на имущество, завещанное им при вступлении в брак. Общее и муниципальное право позволяло вдовам владеть землей и вести торговлю в соответствии с их правами. Лондон разрешал замужним женщинам торговать независимо от мужей в пределах границ города. Однако в других отношениях дискриминация была жестокой: в особенно уязвимом положении находились незамужние женщины, к тому же литература создавала стереотипы женщин как «сварливых мегер» или сплетниц. Таким образом, социальную мобильность необходимо рассматривать с учетом всех факторов. Шанс на значительное повышение статуса имели мужчины, которые могли приобрести достаточно земли, завоевать доступ в городскую элиту или получить профессию, а также люди, способные вступить в брак с человеком значительно выше себя по положению в обществе. Требовалось также время, прежде чем повышение в статусе укрепится: говорили, что для этого нужно три поколения, однако богатство, связи и местная политическая жизнь играли решающую роль.

Вопрос статуса осложняется тем фактом, что экономическое положение не было эквивалентом социального статуса. Критерием первого было преуспевание, а второго – знатность. Нередко оба критерия частично совпадали, как в случае с землевладельцами, но иногда такого не происходило. Наиболее яркий пример – род занятий: духовенство, юристы, выпускники университетов, врачи, армейские офицеры и государственные чиновники считались дворянами. А вот йомены, средние коммерсанты, ремесленники и нотариусы не считались, даже если имели соизмеримое состояние. Городской статус был особенно непоследовательным. Лицам, занимающим более высокие городские посты, как правило, предоставлялся дворянский статус, крупные коммерсанты приравнивались к джентри, если они вкладывали деньги в землю – практический критерий знатности, – но члены «ливрейной компании», состоятельные галантерейщики и портные не относились к джентри, если у них не было земли.

Политический статус тоже имел собственную структуру. В «политическую нацию» входила родовая знать, старшее духовенство, джентри и некоторые другие лица, имеющие избирательные права. В сельской местности джентри и йомены побогаче служили местными магистратами, налоговыми инспекторами и занимались набором в армию. Лица, имеющие земельную собственность с ежегодным доходом 40 шиллингов и больше, обладали избирательным правом в парламентских выборах, несмотря на то что до XVII века некоторые выборы на деле оспаривались. Таким образом, границы политического влияния между более зажиточными йоменами и менее состоятельными джентри были размыты. Некоторые фермеры даже становились исключением из традиции не допускать простолюдинов до участия в выборах, когда инфляция подняла стоимость их фригольдов выше 40 шиллингов, тогда как более крупные йомены лишались избирательного права, поскольку они арендовали землю, а не владели ею. В городах избирательное право приблизительно соответствовало положению в сельской местности. Горожане наделялись «политической свободой» в своих городах по родовому имуществу, образованию или годовому доходу с земли, после чего получали право занимать городской пост и избирать две-три дюжины членов муниципального совета. На практике, однако, городские органы управления были менее демократичными, чем представляется: при Тюдорах количество членов городского совета сократилось, а браки между представителями элитных семей стали настолько обычным делом, что в небольших городках подавляющая часть членов совета были так или иначе связаны родством. Более того, они контролировали местную торговлю. Члены городского совета избирали мэра и примерно дюжину помощников, а мэр с помощниками часто назначали городских полицейских, с участием членов совета или без такового. Когда того требовала корона, мэр города и его помощники замещали членов коллегии мировых судей, сборщиков налогов и инспекторов, а поскольку они вершили правосудие и в городских судах, и в суде квартальных сессий, управление большинства городов фактически осуществлялось олигархически[64]. Их главной заботой было экономическое регулирование и защита собственных имущественных прав; лидеры могли казаться деспотичными и нерепрезентативными, а высший руководящий орган десятилетиями стремился ограничивать свой состав одним и тем же кругом аристократии.

Ограничения в повышении социального статуса наиболее ярко прослеживаются в сравнении форм землевладения и распределения наград[65]. Главными членами светского общества были пэры: несмотря на то что в 1509 году их было только 42 человека, в 1547 – 51 человек, в 1553 – 56, в 1559 – 63 и в 1603 – 55 человек, им принадлежало примерно