Ратник. Демоны крови - Андрей Посняков

Никакого разрешения Ратников не делал, а по совету того же Горелухина просто дал взятку командиру пограничной заставы — была тут такая, располагалась довольно далеко, пришлось уж съездить, деваться некуда.

Командир, точнее временно исполняющий обязанности командира, — толстый, похожий на заматеревшего бурундука, капитан — взял на лапу охотно и, можно даже сказать, вполне рутинно. Видно, просьба его ни капельки не удивила. Да многие ведь приходили с тем же…

— Что, у Желчи, в губе половить хотите? Клев там знатный… Нет, никаких бумаг я вам выписывать не буду. Так ловите. Просто скажу своим, чтобы не трогали… Как, говоришь, зовут-то?

— Миша… Ратников Михаил Сергеевич. Племянник еще со мной будет, Олекса… Алексей Рыбин.

Капитан хохотнул:

— Рыбин? Фамилия подходящая. Паспорта возьмите с собой… ну или ты свой хотя бы. Если наш катер увидите — спокойно дождитесь, я предупрежу. Когда ловить-то собираетесь?

— Так завтра.

— Завтра… — вытащив из кармана камуфляжной куртки замусоленный блокнот, капитан аккуратно записал туда дату и имена, после чего удовлетворенно махнул рукой. — Хорошего клева!

Вот так вот все просто! Покидая заставу — несколько деревянных, выкрашенных веселенькой зеленой краской домиков, — Михаил с ухмылкой посмотрел на припаркованный возле шлагбаума новенький серебристый «форд», похоже, принадлежащий тому самому капитану. А что? Каждый живет, как может… в меру своих способностей и возможностями предоставления требуемых обществу услуг. Хотите рыбки? Так и быть, ловите, не тронем. Но никакой бумаги не выпишем… а зачем? Слово на слово!

Ушлому капитану Ратников дал тысячу. Немного, но такова была такса за день. Ночь — больше, несколько дней — соответственно. Вполне разумные расценки… всем доступно, всем хорошо… А какие-то гады еще с коррупцией бороться собрались! Зачем, спрашивается? Это ж ясно — не столько взяточникам, сколько простому мужику хуже будет.

Утром Миша с Олексой встали на заре, как и положено рыбакам. Пока добрались до Черной реки, до озера, к лодке. Выгребли на веслах подальше, чтоб зря не шуметь, потом Ратников завел мотор.

Затарахтело, задымило — Олекса едва не свалился в воду, хоть Миша его и предупреждал, что будет шумно.

— Да ты не боись, не боись, парень! Гляди, как ходко идем.

— Вот то-то, что ходко… — мелко крестился юноша, — Ой, Господи… за грехи наши…

— Да перестань ты, — Ратников деловито направлял лодку к проливу между Псковским озером и Чудским. — Глянь лучше — денек-то какой хороший! Клев будет, этот точно… Ладно, ничего не найдем, так хоть рыбы наловим. Любишь, Олекса, ушицу?

— Люблю, — парнишка со страхом косился на тарахтящий движок. — Всякую люблю — и налимью, и стерляжью, и осетриную, и сомовью…

— Да уж, — засмеялся Миша. — Губа не дура! Ты чего так на мотор таращишься? Не бойся, говорю, не укусит. Мельниц ведь водяных не боишься?

— Не боюсь, господине… Так ведь то мельница!

— Так и это тоже вроде мельницы… только не на воде, а на… на другой жидкости. Сейчас вот мысок пройдем… потом свернем на север, потом — еще один мыс, а там уж часика три, три с половиной, останется.

— Ась?

— К полудню, говорю, будем!

И тем не менее Олекса косился на мотор со страхом — все ж таки средневековые люди были весьма косными, а страх — это основное, что имелось в их жутковато-беспросветной жизни. Страх перед Господом, перед всем новым, непонятным, перед чужаками, перед самим собой — необходимостью самолично отвечать за что-либо, ну и, наконец, страх перед властью. Привычный все поглощающий страх, который, однако, можно было значительно ослабить ощущением стаи — «мы» — «наши», «они» — «чужие», тупостью и — как вариант — бесшабашностью, этаким весельем, пиром во время чумы. Олекса, между прочим, многих этих страхов уже не имел, потому как относился к типу бесшабашному и в последнее время добывал средства к жизни тривиальным разбоем на пограничных территориях Тевтонского ордена. Или Ливонского. Еще точнее — отделения Тевтонского ордена в Ливонии — бывших меченосцев.

И вот этакий-то юный башибузук опасался обычного лодочного мотора. Вовсе не потому, что движок был такой страшный… он просто был насквозь непривычным, иным. А иное — тем более непонятное — всегда пугает.

Пройдя последний мыс, выбрались на просторы Чудского озера, широкого, привольного, этакого озера-моря, как и другое, северное озеро — Нево — Ладога. Хорошо, повезло с погодой — тишь стояла да гладь, а в небе ласково сверкало солнышко. Моторная лодка шла ходко, видать, двигатель был отлажен, да и волн особых на горизонте не виднелось, так вот и шли, спокойно-уныло, Олекса — видно было — затосковал и, похоже, совсем уже привык к мотору, даже затянул какую-то бесконечную песню, муторную и монотонную, чем-то похожую на религиозный гимн.

Время от времени Ратников сверялся с картой, корректируя по компасу курс. Вдали, слева показался какой-то большой остров — эстонский, — к нему приближаться не следовало, и Михаил взял ближе к берегу, низкому, болотистому, чуть дальше от озера покрытому непроходимой чащей, наполовину, впрочем, выпиленной «черными лесорубами». Там же, куда мог пройти лесовоз, уже ничего не было.

Миновав хорошо видные с озера поселки, Подборовье и Подолешье, Миша еще раз сверился с картой и пошел точно на север. По пути встречались рыбацкие баркасы и лодки, даже один раз показался на волне пограничный катер, правда, близко не подошел, исчез где-то за мысом. Ну и неплохо…

Островок показался из воды внезапно, а может, это Михаил просто его не сразу заметил, поглощенный двигателем. Как-то не так тот стал работать… стучал или так показалось? Не показалось — фыркнул и едва не заглох! Черт, этого еще не хватало! А Горелухин-то божился, мол — мировой движок, лично не один раз перебранный. Вот именно что не один раз. Может, горючее на исходе?

Открутив крышку, Ратников заглянул в бак… ага, увидел, как же! Да и чего смотреть-то, он же самолично перед отправкой залил десятилитровую канистру… и еще такую же прихватил с собой. Так что не в горючем дело.

— Остров, господине!

Вот тут-то он и возник. Остров — крутой, обрывающийся прямо в озеро, холм, густо поросший лесом. Ель, сосна, осина, кое-где — белоствольные пятна берез. Сосна и береза — деревья сорные — значит, тут некогда была вырубка… люди жили. Ну, ясно — жили, иначе бы откуда мыза-то? Та самая, что прозвали Проклятой… а еще — Горелой? Горелая, это потому что сгорела… или сожгли? А вот почему — Проклятая? По этому поводу никто ничего конкретного не сказал, да и далековат островок от поселка, могли не знать. Это раньше, в пятидесятые-шестидесятые, когда колхоз был, рыболовецкие баркасы на островок частенько захаживали — шторм переждать, да и так, перегрузиться. Горелухин сказал, тут где-то причал должен быть… Вот только где?

Подойдя ближе, Михаил заглушил двигатель. На всякий случай — а вдруг мель?