Тени Королевской впадины - Владимир Михановский

— А ты неплохо выглядишь, парень, — заметил один француз, хлопнув штурмбанфюрера по плечу.

Даже измызганный, в трюмной грязи, прилипшей к мокрой одежде, Миллер производил впечатление здоровяка.

Штурмбанфюрер вздохнул и негромко проговорил:

— У меня конституция такая, кость широкая, ничего не поделаешь. Все ошибаются. А у меня на теле живого места нет, — продолжал он с надрывом, — почки отбиты. Меня в лагере каждый день…

— Довольно, дружище, — громогласно прервал его шкипер. — Хватит вспоминать о том, что было. Нужно думать теперь не о прошлом, а о будущем.

— А я, когда читал, особенно в «Юманите», о немецких концентрационных лагерях, то думал, грешным делом: враки! — заметил тщедушный матрос с пышными усами. — Трудно поверить, что могут быть на свете такие ужасы. Только когда услышишь очевидца, того, кто прошел через все это…

— Все так и есть, как он рассказывает, — поддержал Миллера шкипер.

— Откуда ты знаешь, Пьер? — спросил пышноусый.

— Теперь уже можно об этом рассказать… Войне капут и Гитлеру капут, — сказал шкипер. — Мой младший брат служил во французской армии и в сороковом году, в самом начале «странной войны», попал в плен к бошам. Что-то там ему пришили, какую-то агитацию, что ли… В общем, упрятали его немцы в концентрационный лагерь.

— Во Франции? — поинтересовался Миллер, дуя на горячий эрзац-кофе.

— Нет, в Германии… Забыл я, как лагерь называется. Брату удалось переправить домой записку, одну-единственную… Больше мы от него ничего не имели. Страшная записка, доложу вам. Брат рассказывал в ней об одном надзирателе, который убивал пленных одним кулачным ударом.

Миллер поперхнулся. Откашлявшись, он покачал головой:

— У нас в лагере такого надзирателя, кажется, ее было.

— В Германии не один лагерь… Слушай, а может, ты с братом моим сидел? — оживился шкипер. — Его звали Жан, Жан Леру… Дома все его звали Птижан. Он и впрямь был малыш. Сухощавый такой, в очках… Его долго в армию не хотели брать, но он настоял-таки, добровольцем пошел. Отечество, видите ли, защищать… Отечество, которое продал Петэн. Брат сложил, наверно, голову… Был отчаянный спорщик…

— Теперь отольются ботам все слезы, — вставил усатый.

— Птижан был гордостью семьи. — продолжал шкипер. — Ему прочили блестящее будущее. Уже на первом курсе Сорбонны он напечатал какую-то выдающуюся статью по химии. Я-то в химии, честно говоря, мало что смыслю, но Птижан мне объяснял — что-то там связано с органическими соединениями. А, да что говорить, — махнул рукой Леру-старший. — Так ты не встречал Птижана? Может, он жив?.. — спросил шкипер с внезапно пробудившейся надеждой. — Леру…

Миллеру не потребовалось особо напрягаться, чтобы припомнить тщедушного француза с вечно спадающими очками, изможденного как смерть.

— Нет, не встречал. Но будем надеяться, что ваш брат жив, — ответил Миллер. — Сейчас, при усиленных бомбежках, многим заключенным, как мне, удается бежать из лагерей.

— Значит, ты, говоришь, бежал из лагеря во время бомбежки? — спросил Миллера капитан «Пенелопы». — А как же ты очутился в море?

Миллер отставил кружку с недопитым кофе.

— Я не прямо из лагеря бежал. Когда лагерь разбомбили — это случилось сразу после ночной погрузки боеприпасов, — эсэсовцы наскоро выстроили всех уцелевших заключенных в несколько колонн и погнали к морю. Мы решили — эвакуация…

— А оказалось? — нетерпеливо спросил кто-то из матросов.

— Оказалось — верно, эвакуация, да только… на тот свет, — усмехнулся Миллер. — Пригнали нас в Любек, а там уже приготовлены эшелоны. Затолкали нас в товарные вагоны, как скотину, и — к морю, в Любекскую бухту… И все это — в страшной спешке… В бухте стояли пустые суда… — Миллер полуприкрыл глаза, чтобы получше припомнить названия пароходов, между которыми он несколько часов назад чудом провел «Викторию» — «Кондора», и медленно, с паузами перечислил: — «Тильбек»… «Атен»… «Кап Аркона»… «Дейчланд»… Ну, еще там были сторожевые катера, баржи, мелкие суда…

Выражение настороженности исчезло с лица шкипера — Миллеру трудно было не поверить, так убедительно, с деталями рассказывал он.

Усатый что-то сосредоточенно припоминал.

— Тебя на какое судно посадили? — спросил он Миллера.

— «Кап Аркона», — ответил наугад штурмбанфюрер.

— Точно! Вспомнил! — радостно произнес усатый. — Это ведь такой большой океанский пароход, правда?

— Да.

— Я плавал на нем до войны, — улыбнулся воспоминаниям усатый, обращаясь ко всем.

— Задолго? — спросил шкипер.

— Задолго до войны, еще мальчишкой, с папой и мамой. Помнится, мы занимали каюту второго класса, на средней палубе… Комфортабельный корабль, ничего не скажешь. Отец говорил, что «Кап Аркона» обслуживает пассажирские линии Атлантики…

— Твои воспоминания потом, — перебил его шкипер.

Усатый смешался и умолк под его тяжелым взглядом.

— «Кап Аркона» — верно, комфортабельный лайнер. Но нас там набили столько, что яблоку негде было упасть. Я поднимался на борт одним из последних и прикинул на глазок, сколько заключенных прошло по трапу: пожалуй, около пяти тысяч, не меньше, — продолжал Миллер. — Дожидаясь своей очереди, я прислушивался к репликам, которыми перебрасывались эсэсовские охранники… Из этих разговоров я понял, что на нескольких баржах немцы разместили узников, пригнанных из Штутгофа, а на пароходе «Дейчланд» — заключенных из Заксенхаузена и Равенсбрюка, что пароходы с заключенными должны торпедировать гитлеровские подводные лодки.

Миллер слышал не столь давно о подобном плане из уст коменданта концлагеря Нейенгамме и решил приплести его сюда для пущей достоверности: уж больно неправдоподобной выглядела версия о том, что суда с заключенными потопили английские самолеты. Мог ли он знать, что своим рассказом попал в точку?

План немцев действительно совпадал с тем, что под большим секретом поведал комендант Нейенгамме, и немцы даже начали проводить его в жизнь, но внезапный налет авиации союзников их опередил.

На войне, как известно, не приходится зарекаться от неожиданностей. Там, в Любекской бухте, произошла одна из тех роковых случайностей, перед которыми позднейшие историки лишь разводят руками.

— Мы погрузились на исходе ночи, когда уже светало, — рассказывал шурмбанфюрер, — и сразу же начались взрывы на кораблях. Это действовали подводные лодки…

Он старался, чтобы его рассказ выглядел документально точным, понимая, что от этого многое сейчас зависит.

— …Сначала немцы торпедировали баржи с заключенными из Штутгофа. Там были женщины и дети. Они кричали так, что кровь стыла в жилах.

«Ай да Миллер! — подумал Педро. — Фантазии ему не занимать. Можно подумать, что он и впрямь был там».