Клинок предателя - Себастьян де Кастелл

Алина была хорошей и мудрой, но даже у ее рассудка имелся предел. К тому времени как я нашел ее на полу трактира в соседнем городе, она уже два дня была мертва. Алина сражалась, моя храбрая девочка, под ногтями у нее остались лоскуты кожи, на руках – синяки и ссадины, а вместо прекрасного лица – кровавое месиво, разрубленное пополам тяжелым боевым топором.

* * *

Странное ощущение. Внезапно оказалось, что нахожусь я на караванном рынке в Солате и стою над поверженным бойцом с топором, мертвым. Я пригляделся и понял, что умер он от удара клинков, вонзившихся в глаз и шею. Еще мгновение я пытался сообразить, кто это сделал, а потом заметил, что меня трясет. Кест оттащил меня подальше.

Фелток держался за рукоять клинка, Трин плакала на его плече.

– Проклятье, Фалькио, – сказал Брасти, осматривая тело. – Ты же должен был только ранить его.

– Заткнись, Брасти, – отрезал Кест. Это показалось мне таким смешным, что я громко захохотал, но отчего-то никто больше не смеялся. А еще я заметил, что у меня все лицо мокрое. И, как ни странно, захохотал еще сильнее.

– Ладно, пришлось убить его, понимаю, но зачем было изображать шрам на лице этого парня, если он уже и так умер?

– Скажи еще слово, и я тебя прикончу, – пообещал ему Кест. Обычно он говорил такое, лишь когда бывал сильно напуган – я даже смеяться перестал. Кест отчего-то гладил меня по руке, что было приятно, но неуместно.

– Помнишь Алину? – спросил я его. Голос мой прозвучал странно, скрипуче, как когда-то в детстве. – Не знаю почему, но я вдруг подумал о ней.

Кест коснулся рукой моей щеки, лишь на мгновение. Потом он махнул Брасти, чтобы тот подошел и присмотрел за мной, а сам отправился к повозке. Ему навстречу шагнул капитан и предупреждающе выставил руку, но Кест не обратил на него внимания.

– Мы заключили сделку. Один убит, один ранен. Значит, работать будем втроем за полуторную плату.

– Каретник со сломанной ногой работать уже не сможет, шкурник, – сказал капитан. – Валите отсюда и молитесь, чтобы я не натравил констеблей…

– Один мертв, второй бесполезен, – громко сказала женщина, сидевшая в повозке. – Значит, плату получит один, но кормить станут всех троих.

Кест глянул на меня, но я все еще рассматривал кровавую рану, которую оставил на лице парня с топором.

– Решено, – ответил Кест. – Один получает плату, а довольствие – все трое. – Затем он повернулся к остальным охранникам каравана. – А вы все зарубите себе на носу: если кто-то захочет отомстить за своих друзей, то вам лучше вспомнить, что пятеро дрались против одного, да к тому же раненого.

– Ага, – добавил Брасти. – И это он еще не разозлился как следует.

Двое из тех, с кем я дрался, стонали и бормотали проклятья, даже не глядя на нас, и только Блондинчик посмотрел мне в глаза и сказал:

– Все по-честному. Кроме того, этот мерзавец все равно никому тут особо не нравился.

– Трин, иди сдай наши бумаги в контору рынка, – сказал Фелток и передал служанке небольшой кожаный сверток. Он пнул сапогом тело парня с топором. – И скажи им, что Крефф погиб на честном поединке. Хотя сомневаюсь, что кому-то есть до этого дело.

Она кивнула и ушла, и отряд начал готовить караван к дороге. Спустя четверть часа мы уже направлялись в сторону Рыночных ворот. Не знаю, искали ли нас констебли, а может быть, они знали, что мы присоединились к каравану, и просто не хотели вмешиваться в дела, связанные с торговыми законами, но, так или иначе, никто нам не помешал, и впервые за весь этот день мы наконец-то двигались в верном направлении.

– Мы идем не туда, – заметил Кест.

Я посмотрел вперед. Капитан вел повозки к мосту. Мы поскакали к карете.

– Вы направляетесь в обратную сторону, – сказал я. – По этой переправе мы выйдем к Копью и двинемся по северному торговому пути.

Фелток ответил:

– У миледи были причины убедить людей в том, что мы отправляемся в Бэрн. Караван идет на север, к дому ее благословенной матушки в Херворе.

– Но это же почти что триста миль на север, в пятистах милях от того, куда нам нужно!

– Именно туда вам теперь и нужно, – сказал капитан. – Вы заключили сделку. Вы часть каравана: куда едет он, туда едете и вы. Если, конечно, вы не собираетесь нарушить торговые законы, но тогда вас обвинят в обмане. Полагаю, не слишком хорошая репутация для шкурников.

Обвинение в обмане для нас означало смертную казнь. «Шкурников» амнистировали, но защищать нас закон не станет. Мы были мишенью для любого, решившего сделать себе имя, если не служили у того, кто имеет достаточно силы и влияния. Теперь нам пришлось вместе с караваном тащиться в противоположном направлении от цели в компании ненавидящих нас людей. Служить женщине, скрывающей истинные мотивы своего путешествия, о которой мы ничего не знаем.

Кест и Брасти глядели довольно кисло, когда наши кони медленно подошли к переправе.

– Валяйте, говорите уже, – не выдержал я.

Брасти с отвращением помотал головой, но Кест понял все слишком буквально.

– Похоже, в этот раз у тебя получилось, Фалькио, и нас все-таки убьют, – сказал он.

Леди нас не замечала, Трин относилась довольно дружелюбно, а у остальных караванщиков в первую неделю нашего пребывания мы вызывали самые разнообразные чувства: от открытой ненависти до того, что гораздо хуже этой самой ненависти. Благодаря этому первая часть путешествия превратилась в… привычное для нас дело.

Не далее как на вторую ночь мы чуть снова не схватились за клинки из-за разговоров о «дохлом тиране», которому мы служили, о «сукиных детях», из которых состоял наш орден, и «драных вонючих тряпках», которые мы называем плащами. Эта болтовня то и дело долетала до нас. Тогда я решил, что нам лучше держаться от остальных подальше, охранять караван и прикрывать друг другу спину.

Обычно Трин приходила уже после ужина и приносила нам остатки еды, что было весьма разумно с ее стороны: иначе нас, несомненно, упрекнули бы в том, что мы съедаем больше положенного. Сама Трин была красавицей, с длинными темными волосами и оливковой кожей. Глаза ее, если удавалось в них заглянуть, напоминали струящийся поток воды. Она даже сидела с нами, слушала истории, задавала вопросы о старых законах и робко улыбалась, когда мы перебрасывались шутками.

О своей госпоже, которой она прослужила всю свою жизнь, Трин почти ничего не рассказывала. Мы узнали лишь, что она происходит из знатного рода. Почти с самого рождения Трин и ее госпожа вместе росли, играли и учились, потому что ее матушка служила у знатных господ нянькой. Когда они стали старше, Трин из подруги постепенно превратилась в служанку. Девушка воспринимала подобный порядок вещей как нечто само собой разумеющееся. Когда Брасти сказал, что она может в любое время украсть лучшее платье госпожи, сбежать куда-нибудь на юг и выдать себя за принцессу, потому что очень на нее похожа, Трин рассмеялась.