12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа - Соломон Нортап

– Смилуйтесь, смилуйтесь, хозяин, – плакала она, упав на колени. – Пожалуйста, хозяин, купите Эмили. Я никак не смогу работать, если ее у меня заберут: я умру.

Фриман снова перебил ее, но она, не обращая на него внимания, продолжала молить от всей души, рассказывая, как у нее забрали Рэндалла (она его больше никогда не увидит, и теперь будет очень плохо – о Боже! очень плохо), слишком жестоко отбирать у нее и Эмили – ее гордость, ее единственное сокровище, ведь она не сможет выжить без своей матери, она еще так мала.

Наконец, после долгих просьб, покупатель Элизы выступил вперед, по всей видимости впечатленный ее горем, сказал Фриману, что купит Эмили, и спросил, какова ее цена.

– Какова ее цена? Купите ее? – переспросил в ответ Теофилус Фриман. И, тут же ответив на свой собственный вопрос, добавил: – Я не стану ее продавать. Она не продается.

Тот человек заметил, что ему не нужна столь юная рабыня – ему она не принесет никакой выгоды, – но поскольку мать так ее любит, он готов уплатить разумную цену за девочку. Но к этому человечному предложению Фриман оставался совершенно глух. Он не продаст девчонку вообще ни за какую цену. На ней можно сделать кучи и горы денег, сказал он, когда она подрастет и будет на несколько лет постарше. В Новом Орлеане найдется достаточно мужчин, которые заплатят и пять тысяч долларов за такую красавицу, за такую сладкую штучку, в которую превратится Эмили. Нет-нет, сейчас он ее не продаст. Она красавица, картинка, куколка благородных кровей – не то что ваши толстогубые, собирающие хлопок ниггеры с вытянутыми головами, похожими на пули – будь он проклят, если она такая.

Когда Элиза услышала о решимости Фримана не расставаться с Эмили, она совершенно обезумела.

– Я не пойду без нее. Они не заберут ее у меня! – вопила она, и крики ее смешивались с громким и разъяренным голосом Фримана, велевшего ей замолчать.

Тем временем мы с Гарри вышли во двор и, вернувшись с нашими одеялами, ждали у передней двери, готовые идти. Наш покупатель стоял подле нас, глядя на Элизу с выражением, которое явно указывало на его сожаление из-за того, что ему пришлось купить ее ценой такого неистового горя. Мы ожидали еще некоторое время, пока наконец Фриман, потеряв терпение, не выхватил Эмили из рук матери, несмотря на то, что они цеплялись друг за друга изо всех сил.

– Не покидай меня, мама, не покидай меня, – кричала девочка, пока ее мать грубо выталкивали вон. – Не уходи, вернись, мама, – продолжала кричать малышка, умоляюще простирая свои крохотные ручонки. Но плакала она напрасно. Нас торопливо вывели за дверь и на улицу. Мы продолжали слышать ее призывы к матери – «вернись, не покидай меня, вернись, мама» – пока ее детский голосок становился слабее, потом еще слабее, постепенно замирал вдали и, наконец, совсем пропал.

Разлучение Элизы с ее вторым ребенком

Больше никогда Элиза не видела ни Эмили, ни Рэндалла. Однако и днем, и ночью она думала о них. На хлопковых полях, в хижине, везде и всегда она говорила только о них – а часто и с ними, как будто они были рядом. Только погрузившись в эту иллюзию или в сон, обретала она миг утешения.

Как и было сказано, она не была обычной рабыней. К большой доле природного ума, коим она обладала, прибавились обширные знания и сведения о множестве предметов. Она наслаждалась такими возможностями, какие редко бывают дозволены кому-то из ее угнетенного класса. Она была возвышена до сфер иной жизни. Свобода – свобода для нее самой и ее отпрысков – много лет была ее облачком в жаркий день, ее столпом огненным по ночам. В своем паломничестве через запустение неволи, устремив взор к этому возбуждавшему надежду маяку, она со временем взобралась «на вершину Фасги» и узрела «землю обетованную»[24]. И вот в один нежданный миг разочарование и отчаяние сокрушили ее всю. Чудесное видение свободы скрылось из виду, когда ее повели обратно в неволю. Ныне «горько плачет она ночью, и слезы ее на ланитах ее. Нет у нее утешителя из всех любивших ее; все друзья ее изменили ей, сделались врагами ей»[25].

Пароход «Рудольф» – Отплытие из Нового Орлеана – Уильям Форд – Прибытие в Александрию, что на Ред-Ривер – Решения – «Великие Сосновые Леса» – Дикий скот – Летняя резиденция Мартина – Техасская дорога – Прибытие в поместье хозяина Форда – Роза – Госпожа Форд – Салли и ее дети – Повар Джон – Уолтер, Сэм и Энтони – Лесозаготовки на Индейском ручье – Дни субботние – Обращение Сэма к Богу – Выгоды доброты – Сплав леса – Адам Тайдем, небольшого росточка белый – Каскалла и его племя – Индейские танцы – Джон Тайбитс – Приближение бури

Покинув новоорлеанский невольничий загон, мы с Гарри последовали за нашим новым хозяином на улицу, а Элизу, которая плакала и то и дело оборачивалась назад, Фриман и его подручные тащили за нами силой, пока мы не оказались на борту парохода «Рудольф», стоявшего тогда у причала. Не прошло и получаса, как мы уже быстро поднимались вверх по Миссисипи, направляясь в какое-то место на реке Ред-Ривер. На борту, помимо нас, было немало невольников, только что купленных на новоорлеанском рынке. Помнится, что некий мистер Келсо – по слухам, известный и богатый плантатор – вез целую толпу рабынь.

Имя нашего хозяина было Уильям Форд. Он обитал тогда в имении «Великие Сосновые Леса», в приходе Авойель, расположенном на правом берегу Ред-Ривер, в самом сердце Луизианы. Ныне он – баптистский проповедник. Во всем приходе Авойель, в особенности на обоих берегах Байю-Бёф[26], где его знают лучше всего, сограждане отзываются о нем как о достойном служителе Божием. Однако в умах многих северян мысль о том, что человек способен держать своих ближних в рабстве и заниматься торговлей людьми, возможно, совершенно не вяжется с представлениями о нравственной и религиозной жизни. Исходя из описаний личностей вроде Берча, Фримана и им подобных, которые упомянуты здесь далее, люди презирают и предают проклятиям весь класс рабовладельцев без разбору. Но я был некоторое время его невольником и имел возможность хорошо узнать его характер и наклонности, и потому отдаю дань справедливости, когда говорю, что, на мой взгляд, никогда не существовало на свете более доброго, благородного, искреннего христианина, чем Уильям Форд.

Действительно, влияния и знакомства, которыми он был окружен, делали его слепым к изначальной несправедливости, лежащей в основе всей системы рабства. Он никогда не сомневался в нравственном праве одного человека держать другого в подчинении. Глядя сквозь те же шоры, что и его предки, он видел вещи в том же свете. Будь он воспитан при других обстоятельствах и под иными влияниями, его представления, несомненно, были бы иными. Тем не менее он был образцовым хозяином, справедливым соответственно мере его понимания, и счастлив был тот раб, который попадал к нему в собственность. Будь все люди таковы, каков он, рабство лишилось бы более чем половины своей горечи.