Страна приливов - Митч Каллин

— Красивее, чем…

Легкие торопливые шажки послышались у меня за спиной.

Не веря своим ушам, я обернулась.

Белка стояла у двери в ванную, изогнув пушистый хвост, — она обнюхивала пол, а я наблюдала за ней. Ее мордочка подергивалась. Все остальное было неподвижно. Стояла, изогнувшись в дверном проеме. Я не знала, что делать, мысли не шли в голову, я только и могла, что тоже стоять и смотреть. Белка меня словно и не видела, но страшно мне не было. Я просто не знала, что делать.

Потом она склонила голову набок, точно наконец заметила. Напружинила лапы. Я подождала, не зная, испугалась она или нет; но тут мне в голову пришла мысль: а что если сейчас нагрянут новые белки, целый ударный отряд, а это его разведчица? Я сделала глубокий вдох, а белка резко повернулась мне навстречу и встала на задние лапы, принюхиваясь. Она нисколько не боялась.

— Что тебе надо? Откуда ты взялась?

Я знала, что белка быстра. И коварна. В любую минуту она может взвиться в воздух. И укусить меня. Или похитить Классик, отгрызть ее волосы, превратить ее в ничто своими страшными клыками. Жутко подумать — зверь, который вечно жует дерево, провода или пластмассу. А все потому, что белки как свиньи, они не могут охотиться, в отличие от львов. А еще они глупые. Но зубы у них все равно огромные, точно бивни, хуже когтей. Когда белка нападает, то ей воткнуть свои зубищи в череп проще, чем мне надкусить яблоко.

— Лучше уходи, — сказала я ей, постаравшись, чтобы это прозвучало как угроза, но белка и ухом не повела. — Пошла отсюда!

Белка махнула хвостом. Ее нос шевелился не переставая. Уши подергивались.

Я швырнула в нее парик — но промазала. Белка сорвалась с места и заметалась по комнате.

Тогда я вскочила с ногами на кровать и завизжала:

— Уходи!

Напуганная белка трещала без умолку; она потеряла дырку, которая вела на улицу. Она носилась из одного конца комнаты в другой, отчаянно ища, куда бы вскарабкаться, чтобы сверху был не потолок, а небо. Она скакала по ковру взад и вперед. И не умолкала ни на минуту. Это-то и было самое ужасное. Злобная болтовня белки раздавалась прямо рядом с кроватью, на которой сидела я с куклами. Вот она заскочила под кровать, выскочила, промчалась по ковру, к одной стене, потом к другой. Остановилась, принюхалась, постояла, пригнулась, побежала. И все время болтала и чирикала. Под кровать, наружу. По ковру. От стены к стене.

Я с воплями подпрыгивала на матрасе, кукольные руки и ноги взлетали в воздух от моих прыжков. Подскакивали кукольные головки. Я даже наступила на некоторые, как недавно на муравьев. Классик и Модница, обе попали мне под ноги. Но я продолжала прыгать и вопить.

Не обнаружив ни стены, на которую можно было влезть, ни дырки от сучка, чтобы выскочить наружу, белка застыла на месте.

Я больше не могла визжать — дышать не было сил. Ноги чесались. Парик кучей лежал на полу. В комнате стоял запах скунса.

— Уходи…

Белка метнулась в ванную, ее занесло на повороте. Слышно было, как заскребли по полу когти; белка была в бешенстве, в гневе. В ванной она еще попрыгала, погрохотала — и пропала.

— И не приходи больше! — завопила я, соскакивая на пол.

Я знала, что она не вернется; иначе я бы не осмелилась слезть с кровати. Теперь я собиралась выяснить, как белка попала внутрь Рокочущего; у меня это в голове не укладывалось. Я остановилась на пороге ванной. Оглянулась через плечо, как готовящийся к прыжку парашютист. Никого. Классик и остальные куклы впали от страха в беспамятство. Да и все равно они вряд ли пошли бы со мной, по крайней мере не на это задание. Итак, я вошла в ванную на цыпочках, настороженно озираясь.

Первым, что я увидела, была дверца под раковиной; она приоткрылась, совсем немного, но для белки как раз достаточно. Наверное, я забыла закрыть задвижку, когда ходила на чердак за косметичкой и париком. Заглянув в щель, я сразу увидела белку. Она сидела возле сундука. И грызла щепку, держа ее в передних лапах. Я не завизжала и не стала звать Классик. Я не хотела, чтобы белка знала, что я ее выследила. Так и должно быть — я наблюдаю за ней, а она занимается своими беличьими делами: грызет щепку, потом, смочив слюной передние лапки, моет мордочку. Меня даже не рассердило, что она пролезла на чердак. Пусть уж лучше тут сидит, чем шмыгает по всему дому.

А еще мне нравилось делать что-нибудь в одиночку, без Классик, которая часто обижалась, что я ее игнорирую. Поэтому я решила, что не стану рассказывать ей о том, как я нашла белку и как та озабоченно терла обеими лапками нос, отмывая какую-то невидимую грязь. И как белка почесала задней лапой бок, тоже не скажу. Это было здорово. Я едва не захлопала в ладоши от восторга. Но не стала, потому что знала: один звук — и все будет испорчено.

Я услышала, как за моей спиной пошевелилась Классик и прошептала мое имя. Но не ответила. Сейчас белка кончит умываться и убежит, и тогда я выйду из ванной, так что Классик и испугаться не успеет. Но кукла не умолкала; она все твердила мое имя, видно, думала, что белка прогрызла мне череп и затащила меня на чердак, чтобы закусить мною на досуге.

Ужасно хотелось почесаться. В ванной было сыро, с чердака тянуло нагретым воздухом. Становилось жарко. Белка принюхалась и глянула в мою сторону.

Поймана.

Белка клацнула зубами. Она хотела напугать меня, сделать так, чтобы я отвернулась, не смотрела на нее.

Мы не сводили друг с друга глаз, дожидаясь, кто не выдержит первым. Времени у меня мало; скоро Классик догадается, что я в ванной, и завопит во все горло. Шли последние секунды. И тут белка сорвалась с места и кинулась к вентиляции. Протиснулась между досок и была такова.

— Парику нужна помощь! Он в беде! Где ты?

Это была Классик.

— Не торопи меня, — откликнулась я, закрывая задвижку. — У меня тут дело.

А когда я выходила из ванной, то наступила правой ногой прямо на парик и чуть не поскользнулась.

— Видишь, — сказала Классик, — этот парик опасен.

— Раньше ты не то говорила, — ответила я ей.

— Именно это я и говорила.

Я надела сначала парик. Потом Классик.

— Есть хочу, — сказала я. — А ты?

— Глупая, — сказала та. — У меня ведь живота нет. Все, что попадает мне в рот, тут же вываливается на пол как нечего делать.

— Гадость какая! — засмеялась я. — Ты говоришь гадости. Даже аппетит пропал.

Но я соврала; ничто не могло сейчас отбить у меня аппетит. Даже муравьи-солдаты. Они пробрались на кухню и устроили набег на соленья. Они ползали по краю банки с арахисовым маслом, исследовали бутылку с водой. Ломтик чудо-хлеба был изгрызен ими до дыр. Я разозлилась. Но винить, кроме себя самой, было некого: надо было закрыть все как следует вчера вечером. Тогда муравьям не досталось бы ничего, кроме крошек да размазанного по столу арахисового масла — тоже моя работа, — да еще хлебной корки, которую я сняла, как струп, и отшвырнула в сторону. Вот ее и пусть едят. Корки я ненавидела больше, чем муравьев.