Путешествие за смертью. Книга 1. Могильщик из Таллина - Иван Любенко

— Час с четвертью, но сегодня, думаю, оно займёт часа полтора. После исполнения хоралов органисту разрешено играть симфоническую музыку, которая по своему содержанию очень близка к церковной.

— Огромное вам спасибо!

— Всех благ! — выговорил смотритель, и, склонив голову в вежливом поклоне, ушёл.

— Ну и как вам наша печальная прогулка? — осведомился Клим Пантелеевич.

— Очень любопытно разбирать надписи на могильных камнях и склепах. После органной музыки мы обязательно сюда вернёмся.

— Кто знает, — вздохнул Ардашев. — Мир настолько непредсказуем, что я не взялся бы загадывать даже то, что может произойти с нами через пять минут. Помните того большевистского дипломата, погибшего под колёсами авто? Разве он мог предвидеть, что его жизненный путь так глупо и бесславно закончится? Или вы, шедшая за ним следом, ожидали, что его переедет «Ситроен»? Или я, сидевший напротив на скамейке, предполагал ли, что на моих глазах душа пешехода расстанется с телом?

— Разумеется, нет.

— Но ведь кто-то там, — Ардашев глянул в небо, — уже написал эту жуткую драму. Не правда ли?

— Думаете, это Бог так решил?

Клим Пантелеевич покачал головой:

— Господь не может приговорить человека к смерти. Ведь все мы — его неразумные дети. Я могу лишь предположить, что на Небесах идёт непрерывная борьба между добром и злом, между Господом и Дьяволом. И когда побеждает Всевышний — происходит рождение человека, а когда одерживает верх Сатана, наступает смерть. Вечная и бесконечная борьба чёрного и белого. Причём, то же самое происходит и внутри каждого из нас. И самое трудное — победить беса внутри себя.

— И в чём же тогда смысл человеческой жизни? Не грешить? — спросила она, и по её лицу пробежала лёгкая, с оттенком стеснения, улыбка.

— Человек не может не грешить. Он создан для грехов. С того самого момента, как у него появляется первый соблазн, появляется и первый грех. И наши ошибки потом преследуют нас, мучают. Мы их стыдимся и отмаливаем. Грешим, каемся и опять грешим. Это неизбежно. Но хороших поступков надобно делать в разы больше, нежели плохих. Главное — оставаться всегда в стане Господа, нести людям добро и свет. Даже если вы сомневаетесь в существовании Творца, но исповедуете добродетель и сострадание — вы уже на стороне Создателя, а не Лукавого. Это и есть основное правило бытия, или смысл человеческого существования.

— Вы, случаем, книги не пишите? — Варнавская заглянула в глаза Клима Пантелеевича.

— Теперь уже не пишу. Война.

— Как жаль! Я вас бы непременно читала.

Ардашев и Анастасия через полукруглую дверь шагнули в притвор храма. Здесь на столике аккуратными стопками лежали сборники песнопений для паствы. Напротив входа размещалась алтарная часть с Библией, распятием, картиной и витражами. Справа над алтарём — кафедра пастора. На колоннах были выложены номера песнопений, которые сегодня будет исполнять хор и прихожане. Прихожане заняли почти все деревянные скамьи в центральном нефе[8]. Но два свободных места почти у самого входа всё-таки удалось найти.

Впереди, на хорах, виднелся духовой орган, и маячил музыкант. Рядом с ним суетился помощник. Прямо к галерее подступали строительные леса, упрятанные в серую материю.

Пастор закончил проповедь, и органист коснулся клавиш. Запел хор. Прихожане стали подпевать. Они то вставали, то вновь садились, следуя стрелкам, указанным на страницах сборника песнопений.

Когда хоралы закончились, органист, сделав паузу, вновь заиграл. И уже совсем другая музыка, точно свежий мёд, полилась по церкви и заполнила собой всё пространство. Она завораживала так, что казалось, под каменными сводами соединились души всех, кто покоился в храме и вокруг него.

— Это симфоническая поэма Сен-Санса. Называется «Пляска смерти», — едва не касаясь уха Варнавской, пояснил Ардашев.

— Как же здорово! — восхищённо прошептала Анастасия.

— Композитора настолько поразило стихотворение Анри Казалиса «Равенство, братство», что он тут же взялся за сочинение симфонии.

— А что за стихи?

— Смысл в том, что смерть равняет всех: и короля, и крестьянина, и баронессу, и плута. Там описывается ночные танцы скелетов на кладбище под стук каблуков смерти, играющей на скрипке.

— Какой ужас!

Спина органиста двигалась точно маятник вперёд и назад. Он то склонялся над всеми тремя мануалами[10], то откидывался назад, будто играя на фортепьяно, то вдруг опускал взгляд вниз, нажимая пятками и носками ножные басовые клавиши. Ассистент едва успевал переключать регистры и листать страницы произведения, лежащего на подставке.

Вдруг со строительных лесов что-то со стуком упало и повисло на верёвке, ударившись дважды о доску. В этот миг в спину органиста вонзилась стрела, и он уткнулся лицом в мануал. По храму пронёсся зловещий звук случайно нажатых клавиш, смешанный с криком ассистента. Прихожане с задних рядов вскочили с мест. За ними поднялись и остальные. Пастор, стоящий под хорами, не понимая, что происходит, в замешательстве теребил чётки для молитвы.

— Господи! — воскликнула Варнавская.

— Вызовите полицию, — велел ей Ардашев и ринулся к лестнице, ведущей к органу.

Миновав ступени, частный сыщик поднялся на хоры и приблизился к органу.

Картина была ужасающая. Музыкант был мёртв. Из его спины торчала небольшая стрела, вошедшая так глубоко, что виднелась лишь наполовину. Кровь просочилась сквозь пиджак, образуя большое бурое пятно. Около трупа, держась двумя руками за голову, стоял тот самый помощник, который переворачивал страницы партитуры. Рядом с ним находился какой-то мужчина лет сорока, похожий на портового грузчика. Его лицо сморщилось в гримасе ужаса, и он, не переставая, крестился. Пахло воском.

Неожиданно показалось несколько человек. Они с опасливым любопытством заглядывали через спины людей, окружавших покойника. По их одежде нетрудно было понять, что это певцы церковного хора.

Не говоря ни слова, Ардашев перелез через перила и забрался на строительные леса. Он сорвал парусину, и прямо перед ним возникло смертоносное устройство.

На самодельной, сбитой из досок треноге лежал арбалет. К спусковому крючку была привязана бечёвка с весовой гирей, перекинутая через заднюю доску строительных лесов. Теперь она просто свисала. Другая, тонкая, но прочная верёвка, одним концом оказалась примотанной к передней доске лесов (тут же болтался её осмоленный кусок), а другим — к тому же грузу. Внизу на том месте, где, очевидно, она и перегорела, пламенела толстая восковая свеча.