Наша счастливая треклятая жизнь - Александра Коротаева

Тут хлопнула калитка и Маринка запахнулась. Во двор вошел ее брат, недавно вышедший из тюрьмы. Я заторопилась домой.

— Постой! Никому не говори, поняла?! Скажешь — пожалеешь!

— Клянусь! — сказала я и честно посмотрела Маринке в глаза.

Я бежала домой и с завистью думала: везет же людям!

Открывая нашу дверь, я закричала с порога:

— Нанка, иди сюда! Я тебе сейчас такое расскажу!..

В те времена, когда телевизоров почти ни у кого не было, кино в Городок привозили на машине и показывали на белом полотне. Это у нас называлось «Кино на простынке». На приезжавшего киномеханика смотрели как на бога. Городошные тащили стулья, табуретки, и прямо у окна нашего дома начиналось кино. Иногда пленка рвалась, тогда зрители возмущенно требовали сдать «кинщика на мыло». Пока пленку чинили, народ разминал ноги и курил — в «зале» курить не полагалось. После фильма механик, он же шофер, выслушивал пожелания к следующему показу и уезжал, оставив надежду на свидание через неделю.

Когда я и Нанка уже самостоятельно передвигались по городу (а это произошло очень рано), мы бежали в центр в кинотеатр «Пионер» и в сотый раз смотрели «Морозко». В первом ряду обычно сидели близнецы-дауны, брат с сестрой. Они комментировали каждый поворот сюжета и были для нас неотъемлемой частью просмотра. Приходя в зал, мы первым делом проверяли, на месте ли близнецы. Если да, сегодняшний просмотр будет удачным; если нет, в душе поселялась какая-то непонятная тревога. При их появлении кто-то обязательно срывался с места и провожал брата с сестрой на «законные» бесплатные места.

Песню из фильма «Неуловимые мстители» мы, дети, знали наизусть и хором подхватывали ее. А в моменты особенно напряженные многие возбужденно вскакивали, вступая в диалог с персонажами, и дальше смотрели фильм стоя. Уходя, выбирали себе роли:

— Чур, я Данька!

— А я зато цыган!

— А я буду Лютый.

— Ты дурак? Ты должен быть Валеркой! Ты чего, белым хочешь стать, гнида?

— Хочу! Сам гнида!

Могла возникнуть и драка, а мы, девочки, стояли в стороне, с любопытством поглядывая на героев наших будущих романов.

Однажды мы с Нанкой пошли в кинотеатр «Украина» на фильм «По следу тигра» про югославских партизан. После окончания его Нанка стала так рыдать и убиваться по погибшему главному герою, что мне пришлось ей объяснять: актеры остаются в живых и даже получают за роли деньги. На улице нас обступили взрослые, выясняя причину нашего горя, и мне пришлось соврать, что у нас умер папа. Назвать истинную причину было стыдно (Нанка была ведь уже здоровая дылда двенадцати лет). А что умер папа — ведь правда.

«Горный» — летний кинотеатр на Мосту (так называлось место, где раньше был средневековый мост). В Крыму рано темнеет и сразу ложится ночная прохлада. Все, кто шел в кино, брали с собой пальто или одеяла и сидели, тесно прижавшись друг к другу, на длинных голубых скамейках. В «Горном» часто крутили фильмы «детям до шестнадцати», и мы с Нанкой, естественно, туда не попадали. Но около кинотеатра находилась Генуэзская башня с широкой стеной, откуда все хорошо было видно и слышно. Вот туда мы и бегали, когда мама думала, что мы находимся где-то рядом с домом. Залезать на высокую стену было опасно, да и боязно, но все, кто хоть чуть-чуть себя уважал, это делали, а иногда затаскивали туда своих братьев-сестер почти младенческого возраста (не оставлять же их внизу!).

Насмотревшись «Анжелики» — поцелуи в высоко дышащую грудь, разметанные по подушкам волосы, томные глаза, — мы, окоченевшие и дрожащие, в кромешной темноте, оглашаемой детской матерщиной, на ощупь спускались со стены, в любой момент рискуя упасть и расколотить себе череп. Пацаны, пользуясь полным мраком, пытались определить неровности на девичьих целомудренных телах, но те лягались не хуже горных серн. Это было очень опасно на такой высоте. Часто, благополучно завершив спуск, дети натыкались на облаву чутких родителей, вооруженных ремнями, скакалками или просто куском шланга. В полной тишине начиналась беготня, мучительная для обеих сторон.

А мы все равно мужественно смотрели взрослые фильмы тем же способом, просто спускались уже с другой стороны стены, почти отвесной, где зато нас никто не ждал. От греха подальше! Правда, меня и Нанку мама не подозревала в таких шалостях, да и мы были осторожны. Берегли ее.

Так звали ее и за глаза, и в глаза. Настоящим именем — Вера — звали редко. Жила она одна. Это была вечно пьяная старая портовая шлюха. В ее доме часто гуляли рыбаки, и через раскрытые окна можно было наблюдать за драками, которые неизменно начинались, как только заканчивалась выпивка.

Прическа рыжей Шмакатурши напоминала птичье гнездо или клоунский парик, хотя волос было мало. Помню ее губы в ядовитой помаде — всегда мокрые, разъезжающиеся в дурашливой улыбке или выплевывающие ругательства. Случалось, что гости выгоняли ее из собственного дома, и она, громко матерясь, рыдала под дверью. Ругаться она умела, как никто другой. К ней часто приставали дети: «Шмакатурша, а ну-ка матюкнись!» — и дергали ее за юбку. Она пыталась догнать обидчиков, привычно материлась и этим вызывала у шпаны восторг. Когда напивалась до чертиков, бралась за топор, и ее забирали в милицию. Иногда дом ее долго оставался без хозяйки, на двери болтался ржавый замок. Все уже начинали думать, что Вера где-то сгинула спьяну, но она вновь появлялась, и опять начиналась кошачья свадьба. Кстати, кошек у Шмакатурши в палисаднике было полно, и все они напоминали хозяйку: облезлые, полудикие, как будто пьяные.

Шмакатурша была стыдом наших женщин. Не раз они пытались вразумить ее, усовестить и через забор выговаривали ей за то, что она, лярва, прямо в своем палисаде, на глазах у соседей, барабанит струей мочи в ведро. Шмакатурша слушала, покорно кивала, но, повернувшись спиной, оголяла тощий зад, азартно шлепала по нему и, входя в дом, громко хлопала дверью.

Однажды, возвращаясь из музыкалки и проходя вдоль сараев, я увидела старших пацанов из седьмых-восьмых классов, которые ловили Ваньку, моего сверстника, и толкали его к какому-то человеку на земле. Присмотревшись, я узнала Шмакатуршу, которая полулежала у стены с задранной юбкой и согнутыми в коленях расставленными ногами. Она была без трусов и звала к себе Ваньку. Ванька вырывался и истошно кричал, но пацаны схватили его за шею, ткнули его Шмакатурше между ног и так держали. Шмакатурша радостно визжала, пацаны ржали.

Другой дороги домой не было, и я пошла вперед, покачивая нотной папкой. Меня увидели, Ваньку отпустили. Я поздоровалась со всеми.

Так мы росли…

Очень хотелось иметь косу. Длинную и толстую. Однажды, найдя наволочку, туго набитую нитками мулине, я сплела себе достойную косу. Привязав ее покрепче к своим коротким волосам, решилась показаться людям. С такой красотой не стыдно было выйти на улицу. Вокруг меня стояли девчонки и откровенно завидовали. Я клала косу на грудь, потом, качнув головой, отбрасывала на спину, нежно поглаживала и щекотала ее кончиком нос. Бегая с девчонками, я незаметно для себя потеряла ее. А возвращаясь домой, вдруг увидела, как мальчишки моей косой молотят по луже. Молча глядя на этот нещадно терзаемый грязный пучок ниток, я стиснула зубы и не заплакала: «Дождетесь у меня, изверги! Вырастет у меня настоящая коса! То-то вы запоете!»