Джинса - Михаил Барановский

Кирилл Кириллович заметался по офису, как шар в лотерейном барабане, в поисках брошенного где-то пиджака — не нашел, чертыхнулся и в одной рубашке помчался к лифту.

Продегустировав хреновуху, ирландский скотч, мартини бьянко из трав и винограда региона Пьемонт, что на севере Италии, и простившись с новым престарелым другом у выхода из гастронома «Новоарбатский», Жора решил заночевать в офисе. Поскольку метро было уже закрыто, а на такси денег не было, пришлось идти пешком. По пустынным улицам ночной Москвы, навстречу прохладному ветру, навстречу редким прохожим, навстречу полной неопределенности.

Он заглядывал в чужие окна, и ему казалось, будто там, за портьерами и занавесками, под сенью абажуров, в мягком свете электрических лампочек живут какие-то особенные, счастливые граждане — они не причиняют страданий и не треплют нервы друг другу… И только у него одного все не как у людей.

Когда Жора открыл дверь в офис, то, к своему удивлению, обнаружил оставленный кем-то свет. Еще секунда, и он вздрогнул, как конь, испуганный выстрелом — содрогнулся всей шкурой. Со стороны вегетативной нервной системы отмечались: тахикардия, спазм сосудов, учащенное дыхание, сухость во рту и даже усиление кишечной перистальтики. Всю эту богатую симптоматику вызвала внезапно представшая перед Жорой, неизвестная ему девушка, сидевшая на стуле в углу. Какое-то время ушло на то, чтобы взять себя в руки.

— Здравствуйте, — нерешительно сказал он.

Ответа не последовало.

— Ждете кого-то? — предпринял Жора еще одну попытку вступить в контакт с незнакомкой.

Девушка продолжала напряженно молчать, чуть склонив вниз голову, упершись взглядом в блестящий пол. Поразмыслив, Жора решил, что это очередная пассия Ираклия, что, вероятно, и он сам должен быть где-то здесь.

Жора открывал двери, заглядывал в кабинеты, распахивал шкафы… Осмотрел буквально все, но никого не обнаружил. Возвращаясь в приемную, он больше всего боялся, что девушка исчезла, испарилась, и теперь придется признаться самому себе, что незнакомка была игрой больного воображения, что под воздействием случившихся с ним обстоятельств и выпитого алкоголя воспаленное сознание сыграло с ним злую шутку. Он должен был убедиться в том, что находится в твердом уме, а также — в реальности происходящего.

Была первая половина весны. Стрелки городских часов показывали полдесятого утра. Солнце светило в полнакала. Деревья стояли еще полуголые. И возможно, единственное, что в это утро было завершенным, а вернее, окончательным, — это смерть Ивана Петровича. О чем к этому часу имелось специальное медицинское заключение. Скончался он за день до этого, в такое же весеннее утро. Скоропостижно, на семьдесят третьем году жизни, во дворе своего дома, на глазах у соседей, играя в домино.

Жоре было тогда пять лет, но он до сих пор помнил все обстоятельства этого до чрезвычайности странного случая.

В квартире Маргариты Ивановны все было вязаным, кружевным или вышитым. Потому что у Маргариты Ивановны были больные ноги — все в мраморных прожилках. Она редко выходила из дому и всегда только с палочкой. В свободное время она вязала, или вышивала, или читала книжки. В основном про заговоры, магию и всякие чудесные исцеления.

— Покойник уже во дворе, — говорила она Жориной маме. — Не тяни! Его вот-вот увезут. Ищи тогда свищи. А к чужим трупам не подступишься. Этот-то свой. И Жорка твой к нему хорошо относился. Идите. Тут стесняться нечего. Покойному все равно, а ребенку — польза. Значит, слушай меня внимательно…

Жора с мамой спустились по лестнице во двор.

— Боже милостивый, — сказала со вздохом сестра Ивана Петровича, оглядывая усопшего.

Тот уже лежал в гробу, выставленном у подъезда на двух табуретках — обмытый, побритый, в свежем выглаженном костюме с выражением тихого счастья и полного умиротворения на обескровленном лице.

Казалось, «Боже милостивый» также осмотрел покойника и остался доволен.

— Кого хороним? — бойким голосом спросил кто-то из подошедших соседей.

— Петрович откинулся, — печальным тоном ответил ему известный всему двору забулдыга и горестно закурил.

— Все там будем. Всех землей закидают, — констатировал собеседник и вздохнул: — Надо курить бросать.

Забулдыга пустил дым через частые бреши в зубах и сказал с апломбом:

— Курить я буду, но пить не брошу.

Сестра покойного, кивая в сторону Петровича, обратилась к какой-то женщине, стоявшей рядом:

— Костюмчик этот я ему лет двадцать назад как из Прибалтики привезла. А он говорит: «Вот, говорит, будет теперь у меня два костюма. Один, говорит, на выход, другой на вынос», — и тихо заплакала, прижимая ко рту носовой платок.

Прощание с Петровичем тем временем подходило к концу. Казалось, он совсем заскучал в своем гробу. Граждане разбрелись группками по двору, покуривая и переговариваясь. У тела оставались только самые близкие. Какие-то люди отдавали распоряжения: кому занимать места в катафалке, кому садиться в легковой автомобиль, кому заносить гроб. Маргарита Ивановна с палочкой, похожей на засушенную узловатую старческую руку, подошла к Жориной маме, держащей за плечи испуганного сына с красным пятнышком на щеке:

— Лида, — сказала Маргарита Ивановна, — с родственниками Петровича я уже все порешала. Они не против. Значит, все, как я тебе говорила. Возьмешь его за руку, палец, значит, приложишь к щечке и подержишь так минутку-другую. Сама увидишь, как эта гемангеома на глазах у тебя рассосется.

Лида, нервно прикасаясь дрожащей рукой то ко рту, то ко лбу, тяжело вздыхала:

— Нет, я не могу. Маргарита Ивановна, ну как это, при всех…

— Так, ты это брось! — потрясывая в воздухе палкой, строго говорила Маргарита Ивановна. — Что значит «не могу»? Минутное дело. А по врачам годами таскаться ты можешь? Давай! Не дури. Это ж народная медицина! Вековые традиции!

После некоторого колебания Лида нерешительно подошла к гробу, держа одной рукой сына, другой с брезгливостью взяла руку Петровича и попыталась дотянуться ею до Жориной щеки. Жора начал плакать и вырываться.

— Женщина, что вы делаете?! — вмешался какой-то мужчина.

Лида, и без того вся на нервах, бросила ему раздраженно:

— Да не мешайте вы! — и тут же обратилась к сыну: — Перестань! Это одна минута! Жора!

Жора изо всех сил выдирал руку. Ему было страшно даже стоять в непосредственной близости от трупа, не говоря уже о том, чтобы мертвецкий палец дотронулся до его щеки.

— Жора, будь мужчиной! Потерпи минуту!

Жора дернулся. Лида сделала шаг вслед за вырывающимся мальчиком, другой рукой продолжая крепко держать Петровича за холодную ладонь.

Гроб соскользнул с табуреток и обрушился на землю. Причем Петрович, что называется, перевернулся в гробу и выпал из него, словно с верхней полки в вагоне поезда. Вместе с ним упали и Жора, и мама, которая продолжала мертвой хваткой держать обоих, как в хороводе. Да только вот кто ж водит хороводы с покойниками?