Волонтер девяносто второго года - Александр Дюма

Госпожа Пуасон, ставшая маркизой де Помпадур, во всем влияла на короля; Мария Терезия унизилась до лести ей, в письмах называя маркизу своей кузиной!

Эта Пуасон, эта маркиза де Помпадур, эта «кузина» императрицы Марии Терезии не знала угрызений совести: ради сохранения своей власти, ради удовлетворения своей гордыни она продала бы Францию за звонкую монету точно так же, как продала себя…

Как бы там ни было, козни г-жи де Помпадур потерпели неудачу, благодаря влиянию, которое дочь короля мадам Аделаида оказывала на своего отца, Машо и д'Аржансона прогнали; маркиза едва не лишилась королевской милости.

Что касается Марии Антуанетты, то вплоть до 1778 года она не вмешивалась в дела государства: ими единолично управлял непреклонный Тюрго; однако Тюрго наконец пал и уступил место г-ну де Калонну, тому прелестному г-ну де Калонну, кто на все требования королевы отвечал:

— Если это возможно — значит, уже сделано, если невозможно, то будет сделано.

И, король, невзирая на нищету государства, покупает Сен-Клу; королева, невзирая на то что народ голодает, покупает Рамбуйе; г-жа Жюль де Полиньяк запускает лапу в государственную казну и сразу вынимает из нее пятьсот тысяч франков на приданое для своего новорожденного; Мария Антуанетта выбрасывает миллионы на прихоти своих фавориток, и по стране на этот счет ползут самые гнусные слухи.

Возможно, это были злобные наветы; но если клевету повторяют все, она становится хуже правды, что держат в тайне.

Господин де Калонн тоже пал, признав дефицит и произнеся при этом страшную остроту:

— Дефицит существует, это верно, но его можно восполнить.

— Чем? — спрашивает Франция.

— Злоупотреблениями, — отвечает министр.

Таким образом, поддерживать платежеспособность государства можно было лишь злоупотреблениями. Если их уничтожить, то государство обанкротится.

Поэтому королеве дали прозвище Госпожа Дефицит.

Министром, в свою очередь, назначается де Бриенн. Это человек королевы или, вернее, аббата де Вермона. Бриенн назначил аббата де Вермона учителем французского языка при королеве, а аббат сделал г-на де Бриенна министром.

Во время пребывания Гийома в Париже произошло падение де Бриенна. Оно было великолепно: именно так парижане провожают ненавистных министров.

Париж был иллюминирован в Бастилии, на Кур-ла-Рен, от Монмартра до Монружа, а несчастного архиепископа Сансского осыпали бранью и освистали, чучело его сожгли; самого же министра гнали камнями до заставы. Еще немного, и его, как святого Этьенна, забили бы камнями насмерть.

На его место министром был назначен г-н Неккер.

Рассказав мне, кто такие были Мария Терезия и Мария Антуанетта, г-н де Калонн, аббат де Вермон и г-н де Бриенн, Друэ объяснил мне, кем был г-н Неккер.

Господин Неккер, столь хвалимый в 1789 году, был женевец, банкир, заёмщик; правда, он сам погубил займы, обнародовав в своем отчете за 1781 год данные о нищете монархии. Однако распространился слух, что г-н Неккер, оказавшийся в столь же затруднительном положении, как и его предшественники, будет вынужден созвать Генеральные штаты. Это означало призвать весь народ к осуществлению его прав, разрешив людям составить свои жалобы, сформулировать свои наказы и избрать выборщиков.

Избрать выборщиков, сформулировать наказы, составить жалобы означало дать голос немому духу народов. Мир думал; Франция же вскоре заговорит.

Таковы были новости, столь радовавшие трех наших охотников.

«Кто собирает народ, тот толкает его на бунт», — говорил кардинал де Ретц. Итак, народ скоро соберется; что же из этого последует?

Несомненно, волнения.

В них два сословия должны были потерять все, учитывая, что волнения будут направлены против них. То были дворянство и духовенство — привилегированные сословия прошлого.

Одному сословию предстояло всего добиться в этих волнениях. Им был народ — претендент на будущее!

Три молодых человека расстались, пожав друг другу руки и пообещав, что, как бы ни развивались события, никакая людская сила их не разлучит, ведь они были едины в своих принципах.

Самое удивительное, что они сдержали слово.

Легко понять, с каким жадным интересом я выслушивал все эти изречения, теории, объяснения, совсем для меня новые.

На другой день, как и было условлено накануне, я пришел в Сент-Мену, чтобы снять размеры перегородок и шкафов, которые хотел заказать мне г-н Друэ.

Он желал, чтобы они были дубовые, прочные, крепко сбитые; сроками он меня не ограничивал (лишь бы работа была сделана хорошо) и дал сто франков на покупку материала.

Я не решился заговорить с ним ни о моем будущем учителе фехтования Бертране, ни о моем будущем преподавателе геометрии Матьё, ни о моем будущем наставнике в латыни аббате Фортене.

Свои сто франков я завязал в носовой платок. Эту сумму, как я помню, составляли четыре луидора, малое экю, одна монета в пятнадцать су и одна в пять су.

Это была самая крупная сумма, какую до тех пор я когда-либо держал в руках. Боясь потерять деньги, я завязал их в одном углу носового платка; из страха потерять платок, я привязал другой его угол к петлице куртки.

Проходя через Йлет, я увидел Бертрана на пороге его дома. Поздоровавшись с ним, я продолжал идти своей дорогой.

— Ты что такой гордый, Рене? — спросил он.

— Я гордый?! Чем может гордиться бедный малый, вроде меня, господин Бертран?

— Я считал, что нам есть о чем поговорить.

— Со мной? — покраснев, переспросил я.

— Ну да. Друэ сказал мне, возвращаясь вчера вечером в Сент-Мену, что ты намерен учиться фехтовать.

— Неужели он был так добр?! — вскричал я, подпрыгнув от радости. — Что же вы ему ответили, господин Бертран?

— Что лучшего и не желаю. Если Друэ о чем-нибудь просит, разве можно ему отказать?

— Но разве он вам также не сказал, господин Бертран, что у меня совсем мало денег?

— Дело не в деньгах. Я буду давать тебе уроки бесплатно и от чистого сердца. Он сказал, что ты можешь предложить шесть франков в месяц, это мне подходит: на табак и вино хватит.

— Когда мы начнем, господин Бертран? — спросил я, дрожа от радости.

— Когда хочешь, малыш. Если бы ты уже не отшагал семь льё, я бы сказал тебе: сейчас!

— О, да я ничуть не устал! Семь льё — это пустяк!

— Черт возьми, какой молодец! Тогда заходи в ригу.

Я последовал за г-ном Бертраном; он, действительно, привел меня в ригу — ее глинобитный пол служил отличной площадкой для состязаний.