В плену отражения - Татьяна Рябинина

Не успела я толком вообразить эту тесную каморку с крошечным окном и каменным полом, как оказалось там. Грейс и Морин спали на кровати, едва подходящей для одного, а Маргарет — на узкой жесткой лежанке. Я смотрела на ее бледное осунувшееся лицо, разметавшиеся по подушке волосы, тонкие руки поверх одеяла. На кольцо. В комнате было темно, но мне не нужен был свет, чтобы видеть.

Как странно… Я полюбила эту женщину, когда она была призраком. Жила ее жизнью, испытывая вместе с ней радость и горе. Скучала по ней, когда она ушла. А теперь почти ненавидела эту мертвую оболочку, которая снова должна была стать моей тюрьмой — на долгие годы этого механического мира, обреченного раз за разом бродить по кругу, пока не кончится завод.

Главное — не думать, что через несколько дней мое сознание может исчезнуть навсегда. Или что я останусь в Отражении навечно — бесплотной тенью. Если думать об этом, решимость может испариться, и тогда… тогда я точно больше не увижу Тони и Мэгги. Даже не рискнув сделать что-то для возвращения домой.

Чтобы вернуться в тело Маргарет, мне надо было представить себя ею. Вспомнить особо яркий эпизод, пережитый с ней вместе. Я боялась, что в голову полезет какая-нибудь эротика, но вдруг как наяву увидела пятнадцатилетнюю Маргарет, которая солнечным летним днем на лугу плела венок из крупных ромашек. В ней было столько радости, желания жить, наслаждаться красотой мира, казалось, она светится изнутри. Это была та особая прелесть совсем юной девушки, которую французы неизвестно почему называют la beauté du diable[3].

Картинка исчезла. Я оказалась в темноте и тесноте. Как джинн, загнанный в обратно в бутылку. Тело Маргарет жало и давило, словно слишком узкая одежда. Ее глаза были закрыты — я больше не видела ничего. В Отражении не было снов, как не было чувств и мыслей. Когда она ложилась спать, мне оставалось только вспоминать прошлое, беседовать сама с собой или петь революционные песни. Без шуток, моими хитами были «Варшавянка» и «Марсельеза». Почему? Да кто б знал.

Хмурое утро. Король был не в духе — снова открылась рана на ноге. Свита заметалась, не зная, как угодить раздраженному монарху. Из-за смерти Генри Грайтона весь намеченный порядок пошел прахом. Погода обещала испортиться еще сильнее. Продолжения охоты не предвиделось, но Генрих решил остаться в Рэтби еще на один день. Живущим поблизости разрешено было отправиться по домам.

Роджер не отходил от Маргарет ни на шаг, Хьюго хоть и поодаль, но тоже постоянно следил за ней. Странно, что они разрешили ей ночевать с другими девушками — а вдруг она разболтала бы о том, что случилось на охоте. Хотя оставь они ее в своей комнате — такое нарушение приличий вызвало бы гораздо больше кривотолков, а им явно не хотелось привлекать к себе внимание. Хьюго даже не познакомил Маргарет с обещанным женихом. Но, может, его там и не было?

Обратная дорога показалась мне таким же адом, как и путь в Рэтби. До начала эпохи нормальных карет оставалось как минимум полвека. Крытые повозки считались роскошью и одновременно выражением непристойной изнеженности, простительной лишь для тех, кто не мог по каким-то причинам передвигаться верхом. Хьюго заказал ее («для женщин»), как сейчас покупают понтовую, но неудобную машину. Чтобы показать, что может себе это позволить.

Маргарет с удовольствием ехала бы верхом, даже под дождем, но ее снова загнали в безобразный сундук на колесах, который даже на ровной дороге трясся, как вибромассажер. Хьюго держался впереди, Роджер рядом — как конвой. Можно подумать, она могла сбежать из этой колымаги. Накрапывал мелкий дождь, порывы ветра пробирались внутрь через незастекленные окна. Впрочем, грех жаловаться. Была бы Маргарет женщиной низкого сословия — ездила бы на осле.

Мне было холодно и скучно. Я говорила, что Маргарет в Отражении не испытывала никаких чувств, но это было не совсем так. Холод, как и усталость, голод, боль и прочие сугубо физиологические реакции, я ощущала посредством ее тела. А вот скучно и тоскливо было именно моему сознанию. Как ни пыталась я не думать о том, что должно было произойти через несколько дней, разумеется, ничего не получалось. От одной только мысли о близкой смерти хотелось плакать. И тут мое настроение полностью совпадало с унылым видом Маргарет, которая когда-то гадала о том же: что будет с ней дальше.

Дорога так вымотала меня, что я счастлива была оказаться снова в тепле, в сухой одежде, на мягкой кровати. Пусть даже под замком — куда идти-то?

Ночь, день, ночь, еще день… Маргарет быстро сбилась со счета, а я следила за временем, как приговоренный к казни. Да так, собственно, и было. Роджеру и Хьюго понадобилось четверо суток — то ли заморочить голову обитателям замка, то ли собраться с духом. Все-таки сознательно и умышленно убить дочь и сестру — это вам не случайно толкнуть чужого в пылу драки. Какими бы мерзавцами они ни были. Да и с исполнителем надо было договориться. И яд добыть или приготовить.

Уж не помню точно, о чем там думала Маргарет над блюдом противно пахнущей дичины, а я прикидывала свои шансы на благополучный исход предприятия. Тридцать три процента и три в периоде. И столько же на совсем неблагополучный. Причем благополучный — это я погорячилась. Такова была вероятность, что я просто смогу перейти к следующему пункту многоходовки, которая запросто могла привести в тупик. Что, если у меня не получится загнать Мартина в параллельный мир? Что, если мы с ним (точнее, я в нем) не доберемся до Оверни? Или книги о кольцах в обители Фьё уже нет? Или в ней ничего полезного для меня не написано? Если сложить все, то мои шансы вернуться в 2017-ый год выглядели совсем уж депрессивно.

Ну вот, она решилась, а мне деваться было уже некуда. Кусок, еще кусок, сок на платье — да черт с ним, с платьем. Боль в желудке — адская. В глазах потемнело — все…

Когда-то у бабы Клавы в деревне был допотопный ламповый телевизор. Когда его выключали — круглым переключателем-колесиком, — на экране еще долго горела яркая белая точка. Вот и сейчас было точно так же. Темнота — и точка света. Но в отличие от экрана она так и не погасла. Горела, горела, потом начала расширяться, расти. Я чувствовала боль, неудобство, давление со всех сторон, как будто протискивалась сквозь толпу в метро в час пик. Хотя нет — это не я протискивалась, это толпа выдавливала меня к выходу.

По глазам ударил резкий свет, рядом, совсем близко, закричал младенец.

Мать моя женщина, да ведь это Маргарет. Маргарет, которая только что родилась на свет!

Почему-то я была твердо уверена, что, если ее жизнь сделает круг, я вернусь в тот эпизод, который для меня стал первым в прошлый раз. Тогда Маргарет было лет пять. Красивая синеглазая девочка в уродливом платье и грубых башмаках… Ничего странного. То, что было раньше, в ее памяти просто не сохранилось.

Того, что мое «я» окажется в теле новорожденного младенца, мне даже в страшном сне не могло присниться. Это было бы бесценным, неповторимым, ни с чем не сравнимым опытом — но лишь при одном условии. Если бы мне были доступны мысли и чувства этого младенца. Пусть даже самые элементарные, примитивные. Увы. Единственное, что мне досталось, — все та же физиология: в первую очередь голод, затем желание спать, облегчить кишечник и мочевой пузырь, холод и неудобство от мокрых пеленок, боль в животе.