В плену отражения - Татьяна Рябинина

Gotcha[6]!

Все это я видела и прекрасно понимала. И все это было мне безразлично. Любовь, как говорится, зла, а козлы этим пользуются. Только это не было любовью ни разу. Если кратко, меня тянуло к нему, как магнитом. Словно я вдруг разглядела то, чего раньше никогда не видела. Но ведь не было же в нем ничего, что было бы мне незнакомо. Или… было?

Мартин писал миниатюру, которая должна была отправиться в Лиссабон. Маргарет сидела перед ним с грустным видом — я помнила ее страх перед грядущим замужеством и тайную надежду на то, что жениху не понравится портрет. Ее чувства уже пошли в рост, робко пробиваясь, словно подснежник сквозь сугроб. А я во время сеансов думала о том, что из всех мужчин, с которыми Маргарет имела дело, сэр Грегори был самым достойным. Неизвестно, как сложилось бы у нее с Джоном, но пожилой дипломат наверняка стал бы ей верным другом и заботливым мужем. Если бы только она не бросилась с головой в любовный омут. Да, он был бы для нее наилучшим вариантом. Для нее — но не для меня.

Три весенних месяца пролетели мгновенно, при этом каждый день тянулся медленной пыткой. Теперь уже и Маргарет томилась от смутных желаний, хотя нескромные ласки Джона когда-то подвели ее лишь к границе пугающего, запретного, но такого притягательного мира. Ее тело и мои мысли наконец-то оказались в гармонии.

После заочной помолвки, о которой Маргарет узнала из письма отца, приехал Роджер — чтобы отвезти ее на лето в Скайхилл. Они выехали из дворца рано утром, и я подумала: если бы Мартин не предложил Маргарет написать ее портрет, сама бы она ни за что не осмелилась попросить его. Роджер бурчал без конца: как ты посмела, без разрешения отца, посторонний мужчина, ремесленник. Маргарет молчала. Мартин ехал поодаль, делая вид, что ничего не слышит.

Я словно листала расписание поездов и считала станции, которые предстояло проехать. Вечер на постоялом дворе. Приезд в Скайхилл. Ночной разговор с призраком Джона. Первый сеанс позирования для портрета…

А вот, кстати, во время визита Джона в этот раз я ничего не увидела и не услышала, словно Маргарет разговаривала сама с собой. Означало ли это, что встреча произошла лишь в ее воображении? Или же призрак Джона явился ей в том особом чувственном мире, который был мне доступен лишь тогда, когда мы были единым целым?

Я знала, что с того момента, когда Маргарет с Мартином обменяются долгими взглядами, говоря друг другу «да», до времени «Ч»[7] останется еще почти месяц. Сестра Констанс не зря предупредила меня: я смогу перебраться в тело Мартина, лишь когда Маргарет впервые испытает наслаждение от близости, да еще и одновременно с ним, что произойдет не сразу. Уж я-то могла понять: Мартин делает все возможное, чтобы этого не случилось. Он исправно наслаждался сам и честно пытался доставить определенный минимум удовольствия ей, но не более того. Вот такое вот у него было ars amandi[8].

Еще в свой первый визит в средневековый Скайхилл я никак не могла понять, в чем дело. Меня бы не удивило, если б его просто не интересовали ее ощущения. Увы, мой собственный первый опыт был именно таким. Но Маргарет оказалась довольно темпераментной женщиной, а Мартин каждый раз умышленно тормозил ее в паре шагов от вершины. И только потом, вернувшись и почитав кое-какую литературу, я поняла, в чем дело.

В средние века и примерно до начала XVIII столетия считалось, что обязательным (хотя, конечно, и не единственным) условием зачатия является испытанный женщиной оргазм. Доходило до абсурда. Суды отказывались признать женщину жертвой, если она беременела от насильника. Логика была простой: раз зачала — значит, получила удовольствие. А раз было удовольствие — значит, это уже не насилие. И никакие доводы и возражения о том, что оргазма не было, не принимались.

Но в эпоху Просвещения все коренным образом изменилось. Сначала весьма справедливо постановили, что забеременеть можно и без наслаждения. Затем пошли дальше и вовсе отказали женщине в возможности испытывать от секса удовольствие. Вскоре — и надолго — женский оргазм превратился в миф наподобие белого единорога, а дам, которые его якобы испытывают, считали милыми врунишками, притворяющимися, дабы потрафить мужскому самолюбию.

Когда Маргарет с Мартином наконец оказались в лесу на его расстеленном плаще, я поняла: не стоило с такой уверенностью говорить сестре Констанс, что поймаю нужный момент. Я не помнила, когда именно это произошло с Маргарет впервые. Да, конечно, она стонала и вопила, как порнозвезда, но отнюдь не только тогда, когда Мартин пролетал мимо своей убогой контрацепции. Беда была в том, что желания ее тела и моего сознания теперь полностью совпадали, и у меня больше не было уверенности, что во время интима я смогу хоть как-то себя контролировать.

Первый блин в очередной раз оказался комом. При этом Маргарет, несмотря на боль и прочие неудобства, все равно была счастлива по факту, а вот я как раз грустна. Мне даже вспомнилось классическое «omne animal post coitum triste est»[9]. Все-таки хотелось еще и телесного удовольствия, а не только сомнительного фитнеса на дурно пахнущей подстилке. Но хуже всего было то, что я испытывала из-за этого желания самый черный стыд, глубоко ненавидя и себя, и Мартина.

Почти каждый день — одно и то же. С утра сеансы, после обеда — прогулки в лес с Элис. Поляна. Расстеленный на траве плащ, который все больше напоминал тряпку. Самые изощренные ласки, которые лично для меня заканчивались… ничем не заканчивались. Стопроцентное динамо. Но Маргарет считала это нормальным, потому что не знала, как должно быть на самом деле. Потом Мартин лежал на спине, расслабленно улыбался, лениво жевал травинку и смотрел в небо. Маргарет прижималась к нему и тоже улыбалась, а я грязно ругалась, обзывала ее тупой идиоткой и желала ее любимому самой страшной смерти. И, тем не менее, с нетерпением ждала следующего свидания.

В тот день с утра было душно, сильно парило, дело шло к грозе. Когда после обеда Маргарет с Элис вышли на обычную прогулку, на горизонте уже начали собираться лиловые тучи. Неподвижный воздух словно сгустился, было трудно дышать. Только кузнечики в траве вопили, как приговоренные к казни.

И это уже было, подумала я. Не только здесь, но и там. В тот день, когда Тони — словно бы случайно, ненамеренно — сказал, что любит меня.

От этого воспоминания заныло сердце. Хотя это была всего лишь иллюзия. Ведь не могло же болеть сердце у меня, если не болело у Маргарет, правда? И тут же я сообразила: сегодня…

Странно, что они все-таки потащились в лес, рискуя быть застигнутыми бурей. Мартин с самого утра был вял и рассеян, и перед моим мысленным взором промелькнули корги, тряпочками лежащие под кустами. Маргарет надвигающаяся гроза напротив завела необычайно, и уже с первых секунд я поняла: не ошиблась, время пришло.

А еще через несколько минут поняла другое: несет меня та же самая лиса — за синие леса, за высокие горы… собирать помидоры… И вместо того чтобы ехидно хмыкнуть в заветный момент («ну наконец-то, поздравляю») и переселиться в новое жилище, я вместе с Маргарет разлетелась на атомы…

Когда атомы собрались в привычную конфигурацию, в первое мгновение мне показалось, что ничего не получилось, что все пропало. Но тут же я увидела под собой покрытый испариной лоб Маргарет, ее закрытые глаза, влажно поблескивающие губы…