Кризис среднего возраста - Инна Туголукова

И тут наступает ее день рождения — в четверг. Он ее поздравил по телефону и обещал устроить в субботу праздник. «Поправляйся, — говорит, — пойдем все вместе в ресторан, в кино, подарки тебе купим, какие захочешь». А в пятницу исчез. И появился только в воскресенье под вечер. Машка так два дня у телефона и просидела. Всех гоняла. «Не подходите, — говорит, — мне сейчас папа будет звонить». А он даже не поинтересовался, как там его больная дочка себя чувствует, не то чтобы о своих обещаниях вспомнить. И настолько это было дико, невероятно, что я, идеалистка, решила, что случилось с ним что-то страшное. Ну не мог он так обмануть ребенка! Обо мне-то, естественно, и речь не идет. Всех накрутила, перепугала, звонила в милицию, в Москву — в Бюро несчастных случаев, в морг, в ГАИ. Татьяна Федоровна чуть потом коньки не отбросила, когда он наконец объявился.

— А ты?

— Ой, Анька, не спрашивай. Так плакала, так плохо мне было! Лучше, думала, умереть, чем так жить. Ведь поверила, что все кончилось, — и опять…

— А он? Лешка?

— Ну, врать не буду, переживал очень. Прощения у матери просил, говорил, мол, сорвался, но ты не волнуйся, все будет хорошо. Не сказал, правда, кому.

— А у тебя он просил прощения?

— Да плевать он на меня хотел с высокой колокольни! Если его кто и держит, так это мать и Маша. Ну и еще собственное благополучие. Сказал мне: «Не обижайся». И все дела. А свекровь говорит: «Вера! Дай ему последний шанс! Самый последний! Ведь каким он был, когда вырвался из лап этой девки! Будто на волю из тюрьмы вышел, путы сбросил, будто встал после тяжелой болезни. А каким вернулся? Мертвым, несчастным, лица на нем нет. Не знаю я, чем она его держит, эта проклятая, только нет там ему уже ни радости, ни покоя. Приворожила она его, что ли? Но ведь вижу я — пытается он вырваться. Помоги ему, не отталкивай!»

Но видимо, затянуло его по новой. Знаешь, как это бывает после ссоры? Еще слаще. И все началось сначала. Чувствую — конец, не могу больше. Добил он меня. Будто хребет переломил. И вот корчусь я у его ног в слезах и крови, а ему и дела нет никакого. И чем больше я корчусь, тем ему веселее.

А самое ужасное во всем этом, что рухнули все мои опоры. Смотрю на себя в зеркало — Господи! Кто эта зареванная дура с распухшими глазами? Что это у нее написано на лбу? «Никому я не нужна». Свекровь плачет, за руки хватает. «Все, — говорит, — у тебя еще будет!» «Нет, — думаю, — ничего у меня уже не будет. Ничего и никогда». На работе все завалила, собой не занимаюсь, зарядку не делаю, до того ли мне? Семью свою спасаю, любовь. А нет ее, любви-то, вся вышла. И семьи тоже нет. Осталась уродливая конструкция, которую надо немедленно доломать, чтобы Маша не подумала, что вот это и есть модель отношений между мужчиной и женщиной. Понимаешь? Не должен ребенок видеть, как безжалостно отец унижает его мать. Особенно девочка. А иначе и ее постигнет та же участь.

— Вер, а я вот прочитала в одном журнале, что кризис среднего возраста надо пережить, как детскую болезнь. А у Лешки, похоже, именно кризис, а не большая и светлая любовь, как ты думаешь. Оттолкнешь его, и он поневоле качнется в сторону этой щуки.

— Да что же это за кризис такой?!

— Ну там написано, что человек, мужчина, в этом возрасте испытывает неудовлетворенность своей жизнью, семьей, окружением и пытается избавиться от этого чувства не внутри себя, а разрушая все старые отношения и связи. Подожди, пока он выздоровеет, и все у вас наладится.

— Из твоих уст это звучит особенно убедительно, — съязвила Вера. — Что же ты сама-то своего Артема выгнала?

— У меня другой случай. С точностью до наоборот. Это я его увела от Зои. А теперь он вырвался и вернулся.

Теперь ей казалось, что она действительно всю жизнь любила Артема. Не только сейчас, но и в те далекие школьные годы. И шла за него замуж по этой самой большой и светлой любви. И только нелепая случайность расстроила их свадьбу, помешала создать полноценную семью, родить ребенка. И если бы не Анька, так подло воспользовавшаяся трагической, по сути, ситуацией, они с Артемом непременно бы поженились. Ну может, и не в тот злосчастный день, а чуть позже. Какая разница? И жили бы счастливо. И не было бы тех сумрачных, тягучих лет, безрадостных и беспросветных, как долгое тюремное заключение безвинного — безвинного! — человека.

Господи! Лучшие годы! Рядом с подобием мужчины. Почему она сразу не ушла, не убежала без оглядки? Что ее удерживало все это выпавшее из жизни время? Ее жизни, такой неповторимой и короткой! Инертность? Сострадание? К кому?! И как могла мать, умная, взрослая женщина, позволить ей, своей единственной дочери, так исковеркать свою судьбу? Да она должна была криком кричать, бить в колокола, трупом лечь у порога, но удержать ее от опрометчивого, губительного шага! Можно понять такое бездействие? А простить? Никогда!

А Кира Владимировна? Хладнокровно принесла ее в жертву собственному больному ребенку. Как будто она игрушка, призванная скрасить его убогое существование. А она живая! Живая! Чистая была, наивная и сломленная горем — вероломством лучшей подруги, утащившей ее жениха прямо от свадебного стола. Да, она тогда прислонилась к дружескому мужскому плечу (думала, что к мужскому), чтобы выдержать внезапно свалившуюся беду, не упасть, не сойти с ума. И будущая свекровь хладнокровно воспользовалась ее беспомощным состоянием. А должна была предостеречь, остановить, сказать ей: «Зоя, мой сын неизлечимо болен. Ты еще молодая — встретишь свое счастье. Не губи себя, девочка». Но нет! Толкнула на погибель, на заклание, на алтарь своему сумасшедшему божку! А теперь льет лицемерные слезы: «Не забывай нас!» А разве это можно забыть? А простить? Никогда!

Конечно, она читала, что не стоит тащить за собой по жизни шлейф былых непрощенных обид, тем самым продлевая неприятности во времени и пространстве. Но она не будет подставлять вторую щеку под удары судьбы. О нет! Не на ту напали. Она выучит назубок свои жизненные уроки и станет отличницей, первой ученицей.

«Цель оправдывает средства», сказал кто-то умный. И не важно кто. Потому что он абсолютно прав. В чем состояла цель ее матери? Спихнуть дочку замуж и тем самым развязать себе руки. И ведь все равно, за кого выдать — не получилось за нормального, иди за дебила. Вон как ей не понравилось, когда она — родная дочь, оставшаяся вдовой! — вернулась обратно. Аж вся скривилась.

А чего хотела Кира Владимировна? Пристроить этого самого дебила в надежные женские руки, создав ему тем самым иллюзию нормальной человеческой жизни за счет чужой загубленной судьбы. А кого это волнует? Главное, чтобы родную кровинушку сытно кормили, сладко поили, обстирывали и ублажали. А в этом, последнем, надо сказать, кровинушка была весьма изобретательна и чудовищно ненасытна. Вспоминая об этом, Зоя всякий раз вздрагивала от отвращения.

Зачем она терпела столько лет? Зачем?! А если бы он не повесился на люстре, спасаясь от злобных теней своего астрального мира? Так бы они и жили до сих пор, как шерочка с машерочкой? Господи! Сколько ей осталось, если бабий век — сорок лет? Три года?! А потом? Одинокая старость, дряблая кожа, обвисшая грудь? И старушка мать, которая смотрит на нее как на олицетворение вселенского зла? А что она такого сделала? Что?! Не убила, не ограбила — выбежала навстречу человеку, которого любила всю жизнь, а потом их метнул друг к другу порыв такой сокрушительной силы, что противостоять ему было просто немыслимо.