Розовый дельфин - Роман Коробенков

– У вас замечательный нос, – сказал я тогда, достаточно громко и словно невзначай.

Действительно, в нескольких линиях проскальзывало что-то гордое и женственное до боли, и, пусть правильным ее нос назвать было трудно, дыхание мое перехватило.

– Вы находите? – помолчав, будто не услышав, отозвалась еще незнакомая девушка, наблюдая, как растет жидкость в ее шестиугольном стакане.

Столь точечный комплимент не выявил ее удивления, но внимание определенно привлек.

– Нахожу, – продолжил я, поворачиваясь всем телом вслед взгляду, нагло копошащемуся в пределах ее внешности.

– Я думала его исправить. – Она упрямо не смотрела в мою сторону.

– Не нужно, – мягко прокомментировал я. – Вы испортите все. И вы будете уже не вы.

Алиса сделала медленный глоток, и в том мне померещился театр. Казалось, она прекратила общение и начала подумывать, не стоит ли ей пойти за круглый столик.

– И многое вы хотите в себе исправить? – Ви́ски подталкивал меня в виски́, хотя современный мужской инфантилизм остервенело отжимал в сторону голову и речь.

– Не много, – сказала Алиса и первый раз посмотрела на меня. – Но кое-что – да. Женщина всегда хочет в себе исправить что-то.

– Мне кажется, в случае женщины это процесс бесконечный, – выдал я.

Наши взгляды встретились. В них было понимание и тепло, толика заинтересованности и анализа. Но на этом взаимном взгляде память моя беспомощно пожимала плечами.

В обширном океане воспоминаний плескались только эти пять минут из начала начал. Помнились еще два коротких диалога, даже несколько реплик.

– Почему в нашу первую встречу ты не ухаживал за мной? – спросила она как-то, кутаясь в плед где-то в современных субтропиках, когда вокруг безжалостно буйствовал тропический дождь. – И я сама ходила за пледом и сигаретами для себя?

Тогда она еще курила.

Мы были мокрые всецело и пили алкогольные коктейли ядовитых цветов.

Мы расположились в многоэтажной беседке, воздвигнутой из материалов под дерево, высоко простирающейся к палящему солнцу и доброй луне. Беседка, расположенная очень далеко от нашего отеля, которая по странной причине принадлежала пляжному ресторану, а тот, в свою очередь, не слишком рано закрылся в ту ночь. Мы безуспешно прятались от тропического дождя на самом верхнем этаже беседки.

– Я отдыхал, – мерцая влюбленным глазом, откликнулся я, – потому что знал, что вскоре не смогу, будучи занят твоим пледом и сигаретами. – Дождь копошился у меня в волосах.

И еще:

– Я буду носить самые короткие вещи из моего гардероба, – счастливо улыбаясь, заявила Алиса, стоя босая над поверженным чемоданом с цветными лепестками тканей, распустившихся из его кожаного чрева.

– А что буду носить я? – с улыбкой тени спросил я, вороша мятые майки.

– А ты будешь носить мне коктейли!

И наш общий смех, формирующий сладкую музыку той поры.

Теперь мы находились в крохотном бунгало за пять часов дрожи современного «Боинга» в беспокойном облачном нигде от наших родных мест, затерянном в пальмовых и цветочных рощах и подоткнутом справа водной гладью небесной голубизны.

Вспомнилось…

После чудесного обретения ионизаторов в течение месяца мы поднимались вверх по заданной линии нашего родного города, пытаясь оставить внизу воспоминания об этом и познать, что же влекло сильных мира сего туда – ввысь. Оказалось, не что иное, как то же самое, только иных форм, размеров, вкусов и образов. Итогом социального альпинизма стала скука от пресности освоения подобных открытий. И мы перестали красться в небо, на неделю успокоившись в холодных цветов кондоминиуме, полном прямых линий и тонированного стекла.

Мы основательно устали и крепко заснули сперва вместе, потом по отдельности, потом опять вместе.

Через некоторое время я проснулся, сквозь дрему испугавшись шума обычного дождя, который вдруг ожил в мертвом мире, начав вкрадчиво скрестись в оконную стену.

– Хочу дождь, – сказала Алиса сквозь сон, нагая и совсем немного в фиолетовой простыне.

Я усмехнулся, поднялся и припал к окну, наблюдая рисунки явления на гладкой материи, стремясь взглядом вниз, где – многоуровневый – был виден слепок привычной жизни. Или, по крайней мере, ее декораций.

– Хочу дождь, – без толики каприза повторила Алиса, улыбаясь чему-то во сне. – Чтобы он все смыл. – Она почти смеялась и крепко спала. – Такой, чтобы машины плакали от страха. – В ту секунду она погрустнела, и я испугался контраста больше, чем молнии и грома вместе.

Молния сверкнула совсем рядом, заставив меня вздрогнуть. Следом отвесил тяжелую пощечину длинному зданию нешуточный гром. Откуда-то донеслись крики сигнализаций современных машин, тех самых, что тогда уже умели летать.

Я надавил на окно, впуская влажный воздух, фиксируя бисер капель на тонком стекле. Ловя кончиками пальцев и голыми плечами ласковые иглы старого друга, который пришел в самый последний раз. Я не знал тогда этого, но мне стало обжигающе хорошо, состояние «не по себе», что было основным все недавнее время, мелко рассыпалось в пыль.

Я оглянулся. Алиса спала, чуть изменив положение, улыбаясь во сне, видимо, в ее грезах так же трогательно шел дождь, смывая всякую скверну.

Еще один шлепок грома по бренной земле вызвал очередной всплеск криков разноцветных машин, враз лишенных хозяев и превратившихся в бездушные куски металла. Это был их последний плач, больше я не слышал, как жалобно кричали приборы, которым уже некому было служить.

В том проявилась их трагедия, в том выразилась трагедия Земли. Из-за исчезновения человека множество предметов утратило причинную связь, чудовищная скука сковала все.

Я вжал послушное стекло в пластиковую раму, механические вопли отдалились. С наслаждением вернулся в фиолетовые простыни, собираясь провести там большую часть своей жизни, еще не представляя, каким длинным окажется мое бытие.

Все эти данности по порядку вспомнились после события, что произошло в настоящее время и выбило меня из равновесия последующим его обсуждением. Это случилось недалеко от Воды. Так мы называли появляющуюся в поле зрения и ног рудиментную и бескрайнюю гладь, что простиралась далее возможностей глаз, но встречалась все реже, из чего нами был сделан вывод, что и эта сфера стремительно сходит на нет.

– Я защищу тебя, – сказал я тогда.

– Ты не сможешь, – ответила Алиса, лицо ее горело ядовитой враждебностью. Отчетливые пятна на щеках почти ползали, губы дрожали в скрытой истерике.

Мы нашли в нашей каменной пустыне еще один прибор: серебристую узловатую улитку, она волочилась к неведомой цели, периодически оставляя за собой тщедушные крохотные тельца, наделенные хвостом, слеповатыми глазками и очевидно растущими зубами. Машина произрастала звеньями из одного в другое, местами расширялась, издавая шипящие звуки, странно щелкая и продолжая разматывать медленный неведомый путь. То были новорожденные щенки, почти сразу же злые, тускло мерцающие безумными глазами нам вслед, с немым предложением удалиться подальше, пока их взросление только наметилось.